Сбив два десятка сантиметров наморози, стали по очереди катать пески. Первые несколько тачек были пустые, но шлихов было много. Девятую катил Матвеич, он ссыпал и начал бутарить. Сашка, догружал свою, когда тот крикнул:

– Всё, Саня, перекур. Кати, ставь, смотри.

Добросив пару лопат и подкатив тачку к проходнушке, Сашка заглянул в короб.

– Твой фарт, Александр!- радостно произнёс Матвеич и добавил после паузы:- Оцени?

На ковриках было граммов шесть золотого песка и самородок граммов на тридцать.

– Под сорок,- беря самородок, сказал Саня.

– Чуть меньше. Не зарывайся. Но место аховое. Попали точно на струю. Делимся. Твой край левый, мой правый. Надо расширить канаву.

– Посторонись!- заорал Сашка, перекидывая тачку в порыве нахлынувшего чувства удачи.

– Руки береги. Не лезь в воду,- Матвеич врезал ему подзатыльник,- ишь чё учудил. Паршивец. Вот скребок. Им и бутарь.

– Понято,- хватая черенок, крикнул Сашка, вовсе не обращая внимания на полученную оплеуху.

Работа пошла споро. К ночи успели пройти метров восемь в длину и углубились почти на метр. Потом, сидя в пещере у костра, хлебая горячий чай, обсуждали, перебирая в алюминиевой чашке добытое.

– Твой край, Александр, даёт крупные, но редко. Пойдёшь завтра вглубь, от центра. Расширяться не будем. А я свою сторону разверну градусов на тридцать. Там основной сброс. Хочу глянуть. Но удача, я тебе скажу, огромная.

– Как часто такое бывает?- спросил Сашка.

– Случай слеп. На моей памяти, если мне по твоей заявке нюх не изменит, три таких. В двух – много меньше, чем тут предполагаю. Ну, а в одном, там вообще до полутора кило с куба брали, в среднем получилось где-то девятьсот грамм. В войну на прииске террасу катали, борт не ахти какой с виду, но богатый. Давали по одному часу на бригаду, под сдачу в скупку.

– Ну, Матвеич, ты упрёшь!- не поверил Сашка.

– Делом клянусь,- Матвеич перекрестился,- ты что, не слышал? Проня надыбал. Все мимо ходили. Он возьми да копни. Это в сорок втором было.

– Слышал краем уха от мужиков. Но думал так, брешут. Они ведь мастаки травануть.

– Явь это, Александр. Сам копал. Брата спросишь. Он тогда после краткосрочных курсов горнил, Григорий тоже катал. От конторы бригадка организовалась. Ох, Сань, сколько людей благодаря жиле той хлеба поимели, ведь скудно жили, норма хлебная на работника – четыреста граммов, на иждивенца – двести, а остальное – сам доставай. Да ладно, к чёрту прошлое. Тут у нас почти восемьсот с семи кубиков, это чуть больше ста выходит. Ниже больше пойдёт. Так что готовься на то лето, соколик.

– Думаете – запустят?

– Западники в этом году сели. Всё лето рыскали. Мелочь. Ничего подходящего. Думаю, два "куста" снимут к тебе. И потом, у Михаила шесть надёжных струй. Много меньших, чем твоя, но верных. Я сам в том году их контурил. Их в резерве держали. Правда, он тихонько копал, в одиночку, семья ведь жрать просит. Но твоего никто не станет придерживать. Ты что!- Матвеич покрутил пальцем у виска.

– Я на зиму двоих заказал. Почтой. Ещё Михаил обещал подмочь балки справить,- Саня со вздохом ссыпал золото в плотный мешок, затянул веревкой,- сплоховал, видать.

– Отправил-то сколько?

– Четыреста.

– Ты же тут не копал.

– Со щеток поснимал. А тут не прикасался,- утвердительно кивнул Сашка.

– Не прикасался? Ты что, серьёзно?- у Матвеича поднялись брови.

– Могила,- Сашка положил руку на сердце,- я на другой стороне, через гряду, копал. Там тоже хорошее.

– Ну, Александр!! Ты хоть в приметы-то веришь?

– Нет.

– Попомни моё слово. Коль правда, что тут не трогал, значит, есть в тебе дар. Это одному на сто миллионов. Так тебе скажу. Пуще глаза береги, коль он в тебе есть. Без толку не транжирь. ОН, дар этот, как шагреневая кожа. Знаешь?

– Бальзак. Читал,- кивнул Сашка.

– То-то. Храни,- Матвеич обнял Саню за плечи.

– Матвеич. Вы в посёлке были?- перевёл Саня разговор в другое русло.

– Нет. Мимо протопал. А что?

– Михаила Нюрка разрешилась?

– Родила. Мужик места найти не может. Двойню. Девки.

– Сподобил Создатель,- Сашка вздохнул.

– Чё вздыхаешь? Раньше января его не жди. Вот отгуляет новогодние и притащится.

– Да я не про то. Почта дошла уже. Раньше ноября ждать нечего. Два месяца выпадают. Жаль.

– Это конечно. Ничего. Снег ляжет, валить начнём помаленьку, шкурить. Ты не горюй. Крутнёмся. Коль прописку заявишь.

– Так ведь послал.

– Что послал? На это?

– Конечно.

– На двоих?

– Ну да. А кто без доразведки больше даст?

– На карту нанес?

– Да.

– Сколько указал?

– Двести граммов с куба. Две тонны тут и три тонны по второму, с тем же содержанием.

– Всё. Достаю запас неприкосновенный. Что ж ты молчал?- Матвеич выскреб из кармана рюкзака флягу, отвинтил пробку, плеснул в кружку. Выпив залпом, зажмурился, крякнул и произнёс,- благослови нас, грешных, Господь, и дело наше. Во веки веков. Аминь.

– Образумь чадо свое,- пропел в тон ему Сашка.

– Ты, Александр, разбойник,- прервал его Матвеич,- уши бы тебе надрать. Возраст мой пощади.

– Всё, Матвеич, усёк. Больше не повторится,- клятвенно заверил Сашка. Матвеич истинно веровал.

– По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Влачился с сумой на плечах.

Затянул Матвеич любимую всеми мужиками в округе песню. Сашка тоже подпевал.

К обеду следующего дня пошёл крупный металл. Пружина человеческих мышц разжалась, вхлёстываясь в породу, накалилась добела. Пот катил градом, мощь, с которой они вгрызались в землю, казалось, не имеет пределов. Пришлось делать два съема с ковриков, прежде, чем сесть перекусить. После обеда они усилили натиск. Часам к четырем повалил снег огромными хлопьями, сначала, медленно кружась, опускался, потом, всё ускоряясь и ускоряясь, закружил бешеным хороводом, вмиг скрыв окружающий мир.

– Напрягись, Александр,- поторапливал Матвеич,- часа полтора ещё моем и всё. Скроет, гадюка.

Намеченного времени выдержать не удалось. Санька вдруг замер, потом кинулся от раскопа к проходнушке и, хватая винчестер, бросил Матвеичу:

– Баста. Люди где-то недалече. Перекликаются. Сгребаем с ковриков. Быстро. Снег хорошо ещё прикрыл. Как чувствовал, с утра давило.

Они быстро сбросили металл с ковриков в кастрюлю, перевернули проходнушку вверх дном и, спрятав инструменты вместе с тачкой в раскопе, отвалили от разработки вниз по ручью. Кастрюлю с намытым притопили в русле. Сквозь стену снега нельзя было проглядеть дальше пяти метров.

– Точно,- подтвердил Матвеич,- шагах в пятистах,- и стал вытаскивать из коробки маузер,- давай тихо к борту.

Залегли в валуны. Только сейчас Сашка почувствовал, как сильно озябли руки. Сгребали золото с ковриков в спешке, в струе воды, которая в эту пору года злая до ужаса. Он стал растирать коченеющие пальцы.

– Зажми между ног,- дал совет Матвеич,- и не шебуршись.

Метрах в ста от них в воду упал камень, затем послышался голос.

– Снег ещё, как назло. Мать его туда-сюда. Приспичил.

– Матвеич, отбой,- Сашка стал привставать,- это Михаил.

– Да лежи ты!- Матвеич вдавил Сашку обратно,- слышу я, не глухой. Пусть ближе подгребут.

Мгновение спустя шаги захлюпали по воде и голос неизвестного Сашке, произнёс:

– Миша, что делать будем? Искать в такую пелену без толку.

– Ага! Этого я хорошо знаю,- Матвеич повернулся к Сане,- это Кузьма, с западного,- и лёжа, не поднимаясь, крикнул:- Кузьма! Ты?

– Матвеич, е…-колотить. Ты ещё в землю заройся, чтоб тебя тысячу лет искали,- заорал Кузьма,- Миша, заворачивай вправо, тут они.

– Да ужо слышу,- отозвался Михаил, и его шаги стали тоже хлюпать по воде,- иду. Матвеич, Сашка с тобой?

– Да,- Матвеич встал,- а ты чего женку покинул?

– Так ведь сейчас три месяца нельзя ничего. Там всё шито-крыто,- смеясь, ответил Михаил, появившись из снежных завирух темным пятном,- вот и наладился,- он протянул руку Матвеичу, они поздоровались,- Кузьма, мать теперь твою в качель. Ну, куда ты сам потопал? Влево возьми, а то до Северного полюса переть будешь,- направил он Кузьму, который проскочил мимо, метрах в пятнадцати.