Два огромных дубона уже надвинулись почти вплотную. Их вид не оставлял никаких сомнений в их реальности и в их намерениях. Ноам попытался, не выпуская трепещущую девушку из объятий, наставить в сторону дубонов такринатор, но, глянув на экран, посмотрел на Ширли, задержал на ней взгляд и пихнул ей в руку свой ницафон, едва успев пробежать пальцами по кнопочкам.
Ширли смотрела на него расширенными глазами, в которых блестели слёзы: «Не уходи!» — надрывно всхлипывала она и пыталась удержать его руку. Но он ласково высвободил руку, потом неожиданно нагнулся и поцеловал её в мокрую щёку, отстранился и снова впился в неё жарким и отчаянным взглядом, словно стремясь сфотографировать её лицо на память.
Крепкая рука, словно клещи, схватила его за торчащее наружу плечо, сжала и потащила. Ширли закричала: «Нет! Нет! Ноам!!!..» — пытаясь схватить его за руку, отдирая другой рукой от плеча Ноама жирную лапищу дубона, впиваясь в неё ноготками. Оба вывалились из ниши. Громадная лапища дубона закрыла ей лицо, больно сжала щёки, так, что она с трудом могла вздохнуть. Потом её с силой отбросили, и она упала в какой-то узкий грязный проход, ударившись головой.
Какое-то время она ничего более не ощущала и не помнила…
Когда она, пошатываясь, с трудом поднялась на четвереньки, а потом на ноги, рядом никого не было. Сколько прошло времени, она не имела понятия. Она пошла, как сомнамбула, не понимая, куда и зачем, по открывшемуся перед ней сумрачному, извилистому коридору. Вскоре она оказалась на сумрачном «пятачке», окружённом то ли низенькими домишками, то ли грязно-зеленоватыми, выложенными из «ракушатника» стенами, где стояли простые садовые скамейки. Девушка шлёпнулась на одну из скамеек, откинулась в бессилии и провалилась в тяжёлый сон, больше похожий на забытьё. Во сне она то вскрикивала, то взмахивала руками, шаркала ногами и что-то нечленораздельно бормотала, а по лицу текли слёзы. Там её спустя несколько часов нашли Хели с Максимом…
Тихо охнув от боли в плече, которое сжала лапа дубона, юноша резко обернулся.
Ширли исчезла, местность за какую-то секунду резко изменилась, как бы скукожившись до крохотного «пятачка»: стены вокруг и два дубона перед ним. Два незнакомых огромных шкафообразных парня в асфальтово-чёрной с зеленоватым отливом форме, лица которых с глазами-пуговицами ничего не выражали, вдавливали его в стену, по которой струился липкий грязно-серый туман, или капли какой-то грязно-серой жидкости. Один из дубонов низко навис над его лицом и свирепо спросил: «Почему ты слоняешься тут, а не на службе? Что это за вид у тебя? Так солдатам выглядеть не положено!» — «А я не солдат…» — недоумённо пролепетал Ноам. Он понимал, что после сокрушительного провала на Турнире фанфаразматики захотят отыграться на любом попавшемся им в лапы фиолетовом. Тем более на старшем брате близнецов Дорон, известных всей Арцене музыкантов-антистримеров! — ведь они априори считались виновными во всём, что было, что есть и что будет. Но он никак не мог взять в толк, при чём тут служба в армии.
«Как это — не солдат? Да сколько тебе лет?» — спросил один, но, не успел Ноам ответить, как… «Ба! Дык это же фиолетовый! — как бы прочитав его мысли, заметил насмешливо его товарищ, вытаскивая та-фон: — Видишь? — нитки неопрятные по бокам наружу болтаются, весь грязный, разболтанный, космы немытые из-за ушей свисают, кипа фиолетовая, борода!» — и он протянул лапищу и со всей силы дёрнул парня за бороду. Ноам поморщился не столько от боли, сколько от поднимающегося в нём бессильного гнева.
Словно почувствовав неосознанный порыв Ноама, первый дубон крепко схватил его сзади за локти и больно сжал их своими гигантскими, похожими на клещи, ручищами:
«Держу пари, этот фиолетовый от армии косит — как все они! Пойдёшь с нами! Мы как раз ищем фиолетовых дезертиров!» — «Но я не дезертир! Я возвращался после Турнира в йешиву. У меня служба начинается только после окончания семестра, через месяц. Я уже приписан к своей части к югу от Шалема… Вот документы…» — попытался объяснить Ноам. «А ну-ка, давай, обыщем его! Посмотрим документы!» — и второй принялся шарить лапищами по телу Ноама, грубо и бесцеремонно задирая рубаху, майку, дёргая за цицит, ощупывая брюки, стараясь причинить ему как можно более неприятные и унизительные ощущения. Найдя сумочку с тфиллин, талитом и сидуром, он подбросил её на ладони и с неприятным смешком засунул себе за пазуху:
«Если и вернём, то — после тщательного изучения содержимого и опознания твоей личности в комендатуре».
Ноам пытался протестовать, начал что-то говорить, желая объясниться, но его не слушали. Первый дубон, вытащив его удостоверение учащегося неве-меирийской йешивы, прочёл, поднял брови, ухмыльнулся, тут же сунул его второму. Тот удовлетворённо произнёс: «Ты знаешь? — мы с тобой словили оч-чень важную птицу!
Это же Дорон, сын известного антистримера, брат не менее известных преступников с мультишофарами. Судя по тому, что учится в рассаднике крутого антистримерства и живёт в Неве-Меирии, и сам антистример!» — «Точно! Его братки нынче снова вылезли на сцену и сорвали нам Турнир! Под видом, видите ли, группы странствующих музыкантов — с шаманским аккордеоном. Преступники! Их мы тоже ищем!
Думают, что всех одурачили!.. Их преступная кодла испарилась сразу после Турнира, но пусть не надеются — все-ех выловим! То, что им несознательные, обдолбанные звуковым наркотиком, овацию устроили, то, что их возлюбила толпа, ещё ничего не значит! А уж то, что обдолбанные пошли в несознанке громить войтероматы, антистримерской кодле даром не пройдёт! Так решил Пительман. Ты знаешь, кто он такой, и что это значит, фиолетовый мерзавец? Он рош-ирия Эрании и Глава ЧеФаКа!» Неожиданно он сунул Ноаму в бок своим острым кулаком. Ноам еле сдержал стон, только судорожно вздохнул. Но всё же успел выдавить: «А когда это его выбрали — и кто?» — но вместо ответа получил презрительный взгляд двух пар оловянных глаз и ещё один удар, сильнее первого.
Второй дубон куда-то позвонил, с ухмылкой выслушал то, что ему сказали, удовлетворённо кивал и бормотал: «Ага… Заложник… А-а-а! Даже больше, чем заложник! Угу, угу… Это то, что нужно!» — и многозначительно сделал знак напарнику; тот ещё крепче сжал локти Ноама, отчего тот с трудом подавил крик.
Второй дубон, закрыв свой та-фон, достал наручники и сковал завёрнутые назад руки Ноама, отчего тот почувствовал себя совершенно беспомощным, кроме боли, ощутив жгучее унижение.
Его вели и вели, в ответ на все его попытки прояснить ситуацию, только приговаривали: «Вот-вот! Мы как раз и разыскиваем фиолетовых антистримеров! Что в йешивах окопались и от законной службы косят! Или прикрываются этой самой якобы службой. А ты ещё сын и брат преступников. Вот если твои братки-шофаристы объявятся, захотят тебя спасти… И главари банды, Гилад и Ронен!.. Но мы не уверены, что наши шефы тебя отпустят в обмен на братков и главарей! У тебя есть ещё должок перед нашими старшими…» На скользком бугорке, которыми была усеяна пронизанная тревожно-бордовым сумраком тропка, Ноам споткнулся, и тут же получил звонкую затрещину, от которой у него загорелось ухо и закружилась голова. «Ну-ну, не вырываться! В комендатуре всё-о-о выяснят! Знаешь, кто тобой лично будет заниматься?» — ухмыльнулся первый.
Ноам внутренне похолодел; он только успел подумать: «Как там Ширли? Успела спрятаться, или нет?» — и услышал: «Братья Хадаш тобой лично займутся! Они же бывшие братья Блох. Знаешь? Уж они с тобой разберу-у-утся! Не сомневайся! Они давно хотели с тобой по-тол-ко-вать! У них давно на тебя руки чешутся!» У Ноама чуть не вырвалось: «Уже братья Хадаш? Интерес-с-но!» Но тут конвоирующий его по узкому витку-коридору дубон сделал угрожающий жест и больно сжал запястье скованной руки: так он делал всякий раз, видя, что Ноам хочет заговорить. Ноам решил, что больше эти роботы в чёрной форме ни слова от него не услышат. Он только недоумевал: вина его не доказана, подозрения держатся единственно на его имени. «Наверняка, — решил юноша, — они вымещают на мне злость и досаду за неожиданный провал на Турнире. Беседер… На месте постараюсь разобраться с их старшими».