Часть вторая.

1.

Судоплатов сказал, что за достоверность этой информации готов отвечать своей головой.

А чего стоит его голова?

Абакумов нервно ходил по кабинету.

Его Советская страна, а вернее власть в этой стране увы, была такой однобокой уродиной, такой неласковой матерью, что ее можно было только бояться. Но никак не любить. Потому что высшей наградой у этой власти всегда выходило только – "ну, ладно, ПАОКА живите, ПОКА мы вас не тронем, но если что, сами знаете!" Иначе говоря, у этой власти можно было заработать только одну награду – отсрочку от расстрела.

И Абакумов понимал, что это и есть ВЫСШАЯ награда и именно МАТЕРИНСКАЯ награда.

Ведь именно мать дает человеку жизнь. А эта власть, а эта его Родина… Она как бы тоже теперь дает человеку жизнь, вроде: "живи, покуда я добрая и покуда не арестовала тебя да не расстреляла, как многих других"… Так разве не есть за что любить такую Родину-мать!?

Однако Абакумов, как человек не просто вышколенный и исполнительный, что ценилось в аппарате у Берии, но еще и человек умный, – что тоже ценилось (но, увы, не служило гарантией от ареста и расстрела), понимал – Абакумов понимал, что такая скупость и однобокость в поощрении Родиною своих сыновей, де, если ты отличился и подвиг совершил, то мы тебя наградим – дадим немного погулять на воле, – такая система неминуемо ведет к снижению показателей, к снижению результативности. По крайней мере – в его Абакумова ведомстве.

Офицеры и генералы невольно становились от такой системы – перестраховщиками.

Лучше никакого результата – тогда, авось тоже не тронут, – но уж ни в какую чтобы пойти на риск, – ведь если операция сорвется – РАССТРЕЛ!

И уж лучше не рисковать…

Абакумов все видел и все знал.

Он сам арестовывал и сам расстреливал.

И не только по своему ведомству.

А вот у немцев, хоть они и фашисты, у них Гитлер своих генералов не расстреливает, даже тех, кто жидко обосрался. Даже тех, кто и дивизии свои погубил и поставленных перед ними стратегических задач не выполнил.

Гитлер таких в отставку и на пенсию.

Цивилизованная нация, однако!

Абакумов вышел из кабинета.

Дежурный офицер вскочил по стойке смирно.

– Где Петровский? – спросил Абакумов.

– У себя в кабинете, товарищ замминистра, – тихо, но отчетливо доложил дежурный.

– А Берия там? – спросил Абакумов.

– Так точно, там, – кивнул дежурный.

Фамилия дежурного офицера была Инин.

Абакумов читал его личное дело.

Владимир Инин, детдомовец.

Школа, ОСАВИАХИМ, лейтенантские кубики, вербровка осведомителем НКВД, доносы на начальников, перевод на работу в органы…

Вова Инин.

Может далеко пойти.

Мягко ступая по ковровым дорожкам своими космической черноты хромовыми сапогами, Абакумов двинулся по длинным и совершенно пустынным коридорам министерства.

Спустился ниже этажом.

Мимо испуганно-напряженных дежурных хлопцев в парадных мундирчиках и в фуражках с околышем цвета "василёк".

Дошел до кабинета Петровского.

Конвой стоит в коридоре, значит Петровский с Берией еще ведут допрос.

Приоткрыл дверь, – разрешите, Лаврентий Палыч?

Берия без пиджака сидел в кресле и мирно пил "боржом". Только пенсне на круглом лице зловеще сверкало.

Посреди большущего кабинета начальника восьмого следственно-оперативного отдела, стоял сам начальник этого отдела полковник Петровский.

А полковник Луговской – теперь уже бывший начальник этого восьмого отдела, без портупеи, без знаков различия и какой-то весь унылый и даже с явными следами физического над ним насилия, полулежал на полу. Возле ног своего преемника.

– Интересно, – подумал Абакумов, – а не придется ли и мне тоже так вот лежать на полу в моем кабинете, а какой-нибудь там Вовка Инин будет лупить меня по печени да по почкам своими хромачами.

– Что? – спросил Берия.

– Есть инфо, – тихо сказал Абакумов.

– Хорошо, – Берия отпил еще "боржома" и поставил стакан, – иди к себе, я сейчас к тебе поднимусь.

Абакумов побрел назад.

Сейчас Берия придет и надо будет принимать решение.

И в случае успеха операции, ласковая и щедрая на награды Родина позволит ему еще немного пожить на этом белом свете.

А если операция сорвется?

Судоплатов обещал, что не сорвется.

Вот, пусть Судоплатов и поезжает на Кавказ, пусть он лично, если он у нас такой вот гениальный разведчик, пусть он лично сам и руководит этой операцией…

Как она у немцев то называется? Эдельвейс?

Цветок такой есть.

И Абакумов хмыкнул, вспомнив стихи одного поэта еврея – из этих раболепствующих подобострастных деятелей культурки-мультурки, вроде всех этих недобитых и недостреленных Михоэлсов и Дунаевских, что на фронт не едут, а просят брони, как великие деятели искусств… Так вот этот еврей сочинял оду и здравицу самому министру МГБ.

"Цветок душистый прерии – Лаврентий Палыч Берия"…

И оркестр играет – тра-ля-ля!

В общем, пусть сам Судоплатов и поезжает на Кавказ и проводит эту контроперацию по ликвидации этих "эдельвейсов".

И если что, то голову с него долой. …

В отделе разведки штаба армии, Судоплатов сразу по-хозяйски отхватил у полковника Леселидзе целый кабинет, да еще и с предбанником, куда посадил своих – только ему подчинявшихся головорезов, что натурально презирая все явно не для них писанные уставы, вызывая изумление у одних и раздражение у других, расхаживали по штабу без знаков различия, но увешанные оружием и в какой-то немыслимой комбинации одежд и головных уборов.

– Хвала Аллаху, что хоть не в немецком ходют, – перешептывались женщины-бойцы из хозбата, что раньше всегда мыли здесь полы. А теперь вот пришли, а мыть им запретили. Этот прилетевший из Москвы начальник запретил.

Судоплатов прилетел из Москвы на личном "Дугласе" Ли-2.

С ним, кроме всегда сопровождавших его порученцев с рожами убийц, прилетели еще и спортсмены из Алабинского спец-центра ЦДКА.

Старшим у спортсменов был альпинист Тетов.

– Ничего себе пацан, – сказал про него Судоплатов, но полковника Леселидзе попросил составить о Тетове свое собственное мнение. ….

– Немцы осуществят высадку вот тут и вот тут, – показывал Судоплатов на карте.

– А чего им такую даль потом переться? – спросил Леселидзе, – летели бы себе прямо до сюда, – полковник ткнул пальцем прямо в то место на карте, где были обозначены нефтяные терминалы.

– Серый ты, Леселидзе, хоть и полковник, – хмыкнул Судоплатов, – самолеты типа Юнкерс-52 имеют дальность полета – тысяча триста километров, а ближайший аэродром от места планируемой диверсии у них под Ростовом.

– Ну? – нетерпеливо подогнал Леселидзе.

– Баранки гну! – ответил Судоплатов, – с прицепленным то планером Юнкерс на одну треть короче дистанцию летит, всего тысячу километров.

– Ну а до Астрахани то сколько? – не унимался Леселидзе.

– Ты чё? Тупой совсем? – рассердился Судоплатов, – Германия это тебе не Япония, у немцев Гитлер идею камикадзе лично и в корне давным давно пресек, хотя желающие и были, так что летчикам юнкерсов назад надо будет лететь, а значит тысячу километров делить надо напополам и от тысячи остается только пятьсот километров, а поэтому и место высадки намечено вот тут и вот тут, понял?

Леселидзе молча скорчил обиженную мину.

Особенно обидно было полковнику от того, что обвинение в слабоумии прозвучало в присутствии этого желторотого московского барчука из интеллигентов – командира группы спортсменов Игоря Тетова.

– А ты, Тетов, давай, думай сразу, как и где будешь перехватывать их группу, – переключился Судоплатов, – сгоняй туда на место, погляди что к чему, освойся с обстановочкой.

– С обстановочкой заминочка выходит, – подал свой голос Игорь, – я не считаю мою группу полностью готовой.

– Как это ты не считаешь? – возмутился Леселидзе, – ему, понимаешь ли лучших людей дали, данные разведки, самолет!