В три часа утра начали восхождение.
Снег все еще шел и свечение неба в серых сумерках не предвещало ничего хорошего.
Шли шестью связками по три человека.
Четыре связки из егерей 1-ой горнострелковой дивизии и две связки из егерей 4-ой.
У эльбрусской гостиницы оставили сильное боевое охранение, ведь русские могли еще вернуться с подкреплением!
Седловину или так называемый Трон Богов затянула густая облачность.
В шесть утра до вершины еще оставалось более трехсот метров подъема.
Метель усиливалась.
– Неужели придется вернуться? – задавал себе вопрос Клаус.
Но нет.
Грот снова поднял людей.
Вперед.
Вперед и вверх!
В 11.00 фельдфебель Кюмерле установил на вершине флагшток с немецким флагом.
Рядом с флагштоком в лед воткнули два символических штандарта – один с Эдельвейсом – эмблемой 1-ой горнострелковой дивизии, а другой с горной горечавкой – эмблемой 4-ой дивизии горных егерей.
Ни одна покоренная вершина не приносила Клаусу столько счастья.
Ни одна!
Видела бы его Лизе-Лота…
Клаус смеялся и плакал.
И позируя фотографу – фельдфебелю Штайнеру, раздельно и всех вместе снимавшему поднявшихся на вершину счастливых егерей, Клаус думал о том, какую гордость за сына будет испытывать его мать баронесса фон Линде, когда получит эти фотографии…
Его Мать и его дорогая Лизе-Лотта. …
6.
– Мильбах-Залески, – банфюрер Союза Немецких Девушек выкрикнула фамилию Лизе-Лотты, оторвавшись от списка секунду-другую поискала Лизе-Лоту глазами и услыхав короткий отклик "здесь", снова уткнулась в свой список.
Лизе-Лота совершенно не роптала на судьбу.
До тридцать девятого года детство и юность дочери обеспеченных родителей, носивших фамилию древнего в Баварии рода Мильбахов протекало запрограммировано и безмятежно.
До поступления в женскую гимназию – маленькая Лизе-Лотта получила хорошее домашнее воспитание, говорила по французски, играла на пианино, пела, рисовала, занималась балетом и теннисом.
В старших классах гимназии Лизе-Лотта как и все девушки вступила в Гитлерюгенд.
И не смотря на тихий родительский ропот, выезжала в летние трудовые лагеря, а в тридцать шестом году даже ездила делегатом от их Баварского гау в Нюрнберг на второй съезд Германской молодежи.
Отец Лизе-Лотты Карл Мильбах-Залески – известный в Мюнхене домовладелец, не был членом нацистской партии и очень переживал за нравственность своей единственной дочери. Не стала бы она на этих бесконечных собраниях общественно-доступной шлюшкой… Но и запретить ей заниматься общественной деятельностью он не мог. У всех дети ходили на какие-то партийные собрания и ездили в какие-то трудовые лагеря. Время было такое… В тридцать седьмом Лизе-Лотта поступила в Мюнхенский университет. Она изучала германскую философию и искусства. Продолжала заниматься теннисом и горным туризмом, а в тридцать девятом даже съездила в Советскую Россию, где с группой немецких спортсменов участвовала в каких то пропагандистских соревнованиях. Сталину и Гитлеру нужны были взаимные жесты и заверения в дружбе. Хотя все и в Германии, да и в России знали, что война между этими двумя государствами – практически неизбежна.
И вот теперь, когда эта война разразилась, Лизе-Лотта, как и подавляющее большинство девушек, не освобожденных по состоянию здоровья, была обязана отрабатывать трудовую повинность.
– Мильбах-Залесски, Мюллер и Остермайер в госпиталь Люфтваффе на Кёнигштрассе двадцать шесть, – выкрикнула разнарядку банфюрер Союза Немецких Девушек.
Значит всю следующую неделю после занятий в университете, Лизе-Лотта будет ходить в госпиталь, где лечатся пилоты Люфтваффе, будет помогать тяжелораненым ходить на прогулки и на процедуры, будет подавать и выносить судна неподвижно лежачим, кормить с ложечки, обмывать, поправлять постели…
Немецкая женщина должна быть настоящей подругой и помощницей тевтонскому воину.
Должна.
Вчера Лизе-Лотта получила письмо от Клауса.
Оно пришло с Восточного фронта.
В письме была фотография.
Клаус в мундире лейтенанта горных егерей, в шерстяном кепи с алюминиевым эдельвейсом и солнцезащитными очками, поднятыми на козырек, с ледорубом в руках стоял на вершине горы, а рядом с ним на флагштоке развевался немецкий флаг.
В письме Клаус писал, что он с товарищами поднялся на самую высокую вершину Кавказа. А еще он писал, что помнит про свое обещание – привезти ей из Индии Лунный камень.
Когда они дойдут до этой Индии.
– Дойдут? – спросила себя Лизе-Лотта, – ведь до Индии еще так далеко!
Она поглядела на фотографию и решила, что дойдут непременно. …
Ее дежурство в госпитале было с семи вечера и до семи часов утра.
Было время ужина и старшая сестра фрау Дитрих сразу определила Лизе-Лотту в ожоговое отделение, где лежали наиболее тяжелые раненые.
Девушка торопливо переоделась в комнатке для медсестер, заперла свои вещи в шкафчик и отправилась на раздачу, где взяла свободную тележку и поставив на нее четыре порции мясного гуляша с картошкой и кофейник, принялась толкать свою тележку по длинному коридору бывшей мюнхенской гостиницы Карл Великий, превращенной теперь в госпиталь.
В палате лежали три офицера.
Майор с сильными ожогами рук и лица. Его сбили над Ла-Маншем и ему удалось дотянуть свой мессершмидт до береговой полосы. Теперь Лизе-Лотте предстояло кормить майора, потому как руки его были полностью забинтованы, как и его голова.
Не перевязанными были только рот и глаза.
– Добрый вечер, господин майор, как наши дела? – спросила Лизе-Лотта присаживаясь рядом с койкой, – сегодня у нас мясной гуляш с картошкой и кофе с печеньем.
Выздоравливающий гауптман, что лежал возле окна недовольно протянул, – опять гуляш! Обещали сегодня бигус со свининой, где обещанное?
– Всю капусту со свининой сожрало тыловое начальство, – отозвался обер-лейтенант с ожогом левой руки и переломами обеих ног.
Он летал на ночном истребителе и был сбит когда оборонял Мюнхен от ночного налета британских "ланкастеров".
– Ночной прыжок с парашютом не лучшее испытание для ног, фройляйн, – шутил оберлейтенант.
Они все шутили и заигрывали с ней.
И очень радовались, когда она приходила к ним в палату.
И еще они очень стеснялись ее, когда им приходилось просить Лизе-Лотту подать судно.
Особенно стеснялся этот оберлейтенант, куда же ему в туалет ходить с обеими сломанными голяшками? И этот совсем молодой, но уже с крестами первого и второго класса летчик, краснея, просил ее, – вы пришлите мне пожилую санитарку, мне не так стыдно будет ее об ЭТОМ просить.
И Лизе-Лотта погладив юного летчика по лицу сказала ему, что он достоин того, чтобы и принцесса выносила его горшки, а не то что такая обычная девушка, как Лизе-Лотта, потому что оберлейтенант был ранен, когда защищал ночное небо Мюнхена от британских бомбовозов. И поэтому ему не надо смущаться.
Но он все равно краснел и старался терпеть, чтобы не ходить лишний раз на судно в ее Лизе-Лотты дежурство.
А выздоравливающие пытались флиртовать.
И некоторые порою были очень и очень настойчиво-требовательными.
Так один из лицевой хирургии – гауптман, лишившийся почти половины лица вместе с глазом, когда снаряд пробил плексиглас фонаря его кабины, этот гауптман, будучи уже ходячим, так пристал к ней, подкарауливая ее в разных темных закоулках госпиталя, так пристал, говоря ей, что она – как немецкая женщина буквально обязана удовлетворить его страсть, он был так настойчив, что Лизе-Лотте пришлось припугнуть гауптмана военной полицией, когда не подействовала показанная ему фотография Клауса в форме, на что безглазый раненый летчик сказал, – твоего горного егеря если ранят, ему в госпитале какая нибудь медсестрица тоже даст…
Потому как война и все обязаны жить по ее законам. И когда одноглазый нетерпеливо полез к ней за пазуху, Лизе-Лотта закричала и пообещала что доведет гауптмана до военно-полевого суда.