Осторожно войдя в избушку, я не спеша отбросил саперной лопаткой в сторону позеленевшие кирпичи и весь скопившийся мусор. Под гнилыми на вид и трухлявыми остатками пола скрывался большой, овальный металлический люк, закрывающий вход в бункер. Открыв замок и подняв створку люка, я просунул внутрь руку и включил в колодце, ведущем в подземный бункер, свет. Теперь я мог пригласить Ольгу, спокойно ожидавшую меня в том месте, где я её оставил, войти в наше временное убежище и протянув ей руку, сказал:

– Входи, моя дорогая Вирати, здесь, да, еще со мной, ты будешь в полной безопасности.

Ольга восторженно откликнулась на мое приглашение, громко и радостно сказав мне:

– Да, Оорк! Да, мой любимый, рядом с тобой я везде чувствую себя в полной безопасности.

Это были первые слова, которыми мы обменялись с Ольгой за последние несколько часов. До этого мы всю дорогу ехали молча. Пропустив Ольгу вперед, я помог ей спуститься в колодец, а потом снова занялся маскировкой. В первую очередь я раскрыл и установил под крышей избушки зонтик антенны космической связи, а потом разместил на деревьях, как вокруг избушки, так и на удалении от нее, два с лишним десятка крохотных, автономных телекамер, которые имелись в моем дипломате, и уж затем принялся сооружать на дубовом, дощатом щите из кирпичей, хвороста и прочего мусора хилое сооружение, которое должно было обвалиться после того, как за мной закроется герметический стальной люк бункера, и вернуть интерьер избушки в её прежний, нежилой и давно заброшенный вид.

В этом бункере я собирался провести месяца полтора прежде, чем перевезти Ольгу в более комфортабельное и безопасное убежище, хотя при необходимости мы могли просидеть в нем, не выходя на поверхность, хоть десять лет. Несколько почти точно таких же убежищ остались в далекой, жаркой Макумбе. Одним из них мы даже воспользовались перед тем, как покинуть эту страну вместе со спасенными нами советскими лже-дипломатами.

Спустившись по металлическим прутьям-ступеням, крепко приваренным к стенкам круглого колодца, собранного из стальных колец полутораметрового диаметра, на пятнадцатиметровую глубину, мы вошли в небольшой тамбур с еще более мощной блиндированной дверью. За ней находился длинный коридор трехметровой ширины с пятью большими, стальными люками, вмурованными в бетонную стену убежища, которые вели в жилые и хозяйственные помещения. Наш бункер был сделан на славу и мы в нем могли переждать даже налет бомбардировщиков, если они, конечно, не начнут сбрасывать, с отменной точностью, тяжелые, фугасные авиабомбы.

Этот бункер мы строили со Стариком добрых четыре года и выбросили вручную без малого две тысячи семьсот кубометров грунта, а потом построили под землей железобетонное сооружение площадью в двести десять квадратных метров, довольно уютное и благоустроенное, с отличной вентиляцией, ватерклозетом и ванной комнатой. В бункере было два дизель генератора с запасом солярки на три-четыре года непрерывной работы, склад с продуктами, артезианский колодец с прекрасной водой и канализация с внушительным коллектором.

Когда-то избушка наверху была нашим охотничьим домиком, но после того, как строительство бункера было закончено, мы сами привели её в нежилой вид. Места эти хотя и находились всего в ста восьмидесяти километрах от Москвы, были глухие и безлюдные, что нас со Стариком вполне устраивало. Единственное, что представлялось мне неловким, так это то, что мы со Стариком не предусмотрели, что однажды в это подземное убежище может войти женщина, к тому же такая красавица как Ольга. Подумай мы об этом, то хотя бы повесили в ванной комнате большое зеркало, а не крохотное зеркальце, пригодное только для бритья двум неприхотливым мужикам.

Ольга, спустившись вниз на полчаса раньше меня, уже освоилась на новом месте и готовила на кухне завтрак, воспользовавшись частично теми продуктами, которые я прихватил на нашей запасной площадке, где был спрятан резервный джип, которая представляла из себя просто подземный гараж, замаскированный в лесу. Старик, не смотря на парализованные ноги, регулярно, раз в неделю навещал это место и, оставив машину километрах в десяти, ковылял по лесной дороге на костылях с тяжелым рюкзаком за плечами к этому гаражу, чтобы заменить запас продуктов и проверить сохранность автомобиля.

Изредка это место посещал и я, но уже для того, чтобы проверить исправность автомобиля. За Старика я никогда особенно не волновался, в отличие от меня, при необходимости он мог левитировать по пять минут кряду, но предпочитал этого не делать, чтобы не вызывать подозрений. Инвалидность служила Старику самым хорошим прикрытием, его даже менты не трогали, хотя он и на костылях мог спокойно вступить в схватку с двумя-тремя мастерами восточных единоборств и отметелить их так, что им весь остаток жизни пришлось бы провести на больничной койке.

То, что Старик предпочел уйти из жизни, он сам объяснил тем, что нам противостоял чрезвычайно опасный противник, а пара из молодого мужчины и девушки, в компании с человеком, передвигающимся на инвалидной коляске, была слишком приметной. Расставание же со мной он никак не мог перенести и потому решил выбрать смерть. Если бы все сложилось иначе и я не ввязался в эту историю, то Старик, после моего отлета в Лондон, выбрал бы какую-нибудь бандитскую группировку, штурмом взял её штаб-квартиру и принялся бы безжалостно истреблять всех бандюков, которые только встретились бы ему на пути до тех пор, пока его не сразила бы насмерть чья-то пуля.

А возможно это были бы менты, на которых у Старика тоже был здоровенный зуб. В любом случае, кому-то точно не поздоровилось бы, так как Старик люто ненавидел всех этих мерзавцев, которые жили рэкетом, грабежами, поборами, мошенничеством или пользовались своей властью и при этом чувствовали себя королями, восседавшими на вершине мира и наслаждались роскошью, в то время как большинство людей в стране были поставлены на грань выживания.

В Курсановке Старика любили и побаивались. Любили за то, что в любое время суток он был готов открыть дверь нашего дома, чтобы помочь людям. Старик неохотно занимался врачеванием и принимал пациентов только в исключительных случаях, но зато брался за самые тяжелые болячки и не брал за это никакой платы. Куда охотнее он помогал односельчанам в решении их житейских проблем. К нему обращались тогда, когда соседке нужно было урезонить мужа алкоголика и иногда только угрозы жены, высказанной в адрес мужа, что та пойдет к дядьке Семену, хватало, чтобы мужик перестал пить.

Больше всего Старика любили женщины, ведь не одной жительнице Курсановке он излечил женские болезни, а также сумел вылечить некоторых из них от бесплодия, но они же и побаивались его, считая колдуном и были совершенно правы. Сэм действительно был колдуном и к тому же чертовски опытным и могущественным. Правда, колдовство его зиждилось не на человеческих суевериях, а на той силе, которую ему давали сенсетивные способности. Ведь в отличие от меня он всегда был отличным телепатом и был способен читать мысли людей так же легко, как раскрытую книгу. Впрочем, закрытые книги он тоже умел читать.

Все окрестные бандиты боялись его просто панически, так как знали, что он может в две минуты напустить на любого из них порчу. Завидев его еще издали, сидящего за рулем нашего старенького "Тараса", они сразу снимали блок посты на дороге. Иначе, как черным колдуном, они его не звали. Но больше всего Старика ненавидели разные маги, колдуны и ведьмы, которых он презирал и всячески третировал. Иногда он звонил по телефону из рекламы, которая попадалась ему на глаза в какой-нибудь газете и властным голосом приказывал колдуну или колдунье вернуть пациентам все деньги. На следующий день он посылал по факсу выбранному им аферисту черную метку и его практика на этом тут же заканчивалась.

Правда, некоторые колдуны и ведьмы прежде, чем начать принимать пациентов, приезжали к Старику и предъявляли ему нечто вроде бизнес-плана, из которого следовало, что они обязуются заниматься благотворительностью. К таким типам Старик относился хотя и без какого-то особого уважения, но вполне снисходительно и даже доброжелательно. Тогда в рекламе появлялась приписка – "С дозволения великого мага и колдуна Черного Сэма".