Прямо перед Ренаной маячили ехидно ухмыляющиеся глазки Мерав, в уши лезло её звенящее шипенье: «Кто бы мог подумать! Известная на всю Меирию скромница, а такого парня отбила у русской журналистки!.. И как тебе удалось? Научи нас! А твоя подруга, тихоня из Далета! Полюбуйтесь: с антистримером гуляет! Как ты думаешь, что скажет директор ульпены, когда узнает, что его ученицы по ночам с парнями в кафе развлекаются! Сколько ему потребуется времени, чтобы вас исключить? А-а-а?» — «А ты? Не гуляешь?» — только и бросила в ответ Ренана, мотнув головой, словно бы отгоняя надоедливую муху, и через плечо Мерав уставилась на Ирми и не отпускающую его Далилу. «А ведь он обязательно узнает!
Смотри, сколько тут свидетелей вашего позора!» — припечатала тем же звенящим шёпотом Мерав, явно не собираясь отпускать Ренану. Девушка почувствовала себя в ловушке, из которой не видела выхода. Глянув на лицо Ширли, она поняла, что та ощущает почти то же самое. Звенящий шепоток Мерав под хохот её сестры и остальных зомбиков, казалось, заполнил весь зал кафе, перекатываясь от стены к стене. И все слышат, что дочь Ликуктуса говорит дочери Бенци Дорона!
Пока Мерав нашёптывала Ренане гадости и сыпала угрозами, которые в обычное время на Ренану не произвели бы ни малейшего впечатления, а сейчас отзывались очень болезненно, тут же, в двух шагах от них Далила разбиралась с Ирми. Пытаясь отвязаться от неё, он переживал, что не может защитить свою девушку от оскорблений Далилы — и всё это на глазах множества людей! И куда-то испарился верный Максим…
Дальнейшее Ренана воспринимала, как в тумане. Она только переводила расширенные глаза от красного лица Ирми на широкую физиономию этой кошмарной женщины, ледяной взгляд серых глазищ которой как бы вонзался в неё острым клинком. «Наверно, такая же Далила соблазнила Шимшона», — подумала Ренана, в то время как перед глазами назойливо маячили сверкающие торжествующим ехидством глазки Меривы, источающие безудержное злорадное веселье. Чуть не слюни пускает первая сплетница их ульпены! А ведь до сих пор Ренан ни разу не попалась на её острый, длинный язычок! «Погоди, вот когда вас обеих с позором из ульпены выкинут, а твоего дружка засадят за совращение малолетней — тогда посмотрим, что ты запоёшь, что твой папочка скажет! Вспомнит, как из миньяна моего папу выгнал — после того, как его повысили… Мой-то папа на коне, а твой… погоди! За всё заплатите — и папочка, и вся ваша семья! И студию твоих братишек прикроют! Вот увидите!» — свистящий шёпот Мерав так и свербил ухо…
Ренана загнанно оглянулась по сторонам и увидела море любопытных глаз, окруживших её со всех сторон. Ей показалось, она тонет в этом море любопытного и недоброжелательного ехидства. И на первом плане — маленькие ехидные глазки Мерав!
Боковым зрением она зафиксировала невзрачного мужичка, спутника жуткой Далилы: он сидел за столом и с важным видом опрокидывал в себя стакан вина, тут же занюхивая его рукавом вытянутого свитера непонятного цвета. При этом он во все глаза глядел на свою ненаглядную Дарью (он упорно звал её исконным именем, не желая признавать её нового, пусть и самого экзотического, имени), мучительно пытаясь понять, что это она так быстро и с благородной яростью выкрикивает.
Ренана плохо понимала смысл Далилиных слов — мешал тяжёлый акцент, то, что она мешала иврит с английским, да к тому же время от времени вставляла пару фраз по-русски, отвечая то ли выпавшему из поля зрения Максиму, то ли ещё кому-то. В уши лез гнусный шепоток Меривы, она как бы «переводила» то, что вкрадчиво, и в то же время громко, на весь зал, вещала Далила, проникновенно глядя прямо в глаза Ирми.
По лицу Ирми, по окружающим их любопытным взглядам присутствующих в кафе и со слов Меривы ей стало ясно: эта особа оскорбляет и унижает их обоих на глазах всего кафе.
Ирми, наконец, удалось вскочить, отбросив в сторону стул: «А ну, пропусти!» — «Зачем пропускать? Мы с тобой ещё не всё выяснили! Я ничего не забыла, Ерёмушка! И сейчас я тебе это тоже напомню…» — с торжеством заявила Далила, прихлопнув ладонью по столу, и вскочила вслед за Ирми. Ирми пытался что-то сказать, но Далила продолжала говорить, повышая и повышая голос. Длинную тираду, кроме слова «миленький», произнесённого по-русски, она выдала на английском прямо в лицо Ирми.
Ноаму, как видно, удалось уловить больше из слов жуткой особы с ледяным взором — ему зомбики почти не мешали, разве что их с Хели целеправленно отодвигали от девочек. Ренана увидела, что брат густо покраснел, его потрясённый взор долго и медленно описывал траекторию — от сестры к Ирми, от Ирми — к наводящей жуть особе и снова к сестре. Ренана увидела его глаза, потом совсем близко — испуганные огромные чёрные глаза Ширли, и с другой стороны — ехидные, несказанно счастливые маленькие глазки-пуговки Мерав. Она перевела глаза на Ирми, её больно потрясло выражение его лица — непереносимая смесь стыда и беспомощности…
Далила замолчала и, обернувшись в сторону сестёр Ликуктус, сделала едва заметное движение бровью. Сестрицы её поняли: Мерав резко повернулась и, словно бы случайно с силой толкнула плечом Ренану, её сестра наступила на ногу Ширли, небрежно отбросив её в другую сторону. И тут Ренана не выдержала. Не помня себя, она влепила обидчице звонкую пощёчину. Мерав завизжала. Задыхаясь, Ренана выкрикивала резкие и грубые слова, каких никогда в жизни не произносила, которых потом даже не могла вспомнить. В следующий миг под показавшиеся ей нескончаемыми трелями чьи-то оглушительные визги и вопли она отлетела и упала между стульями, ударившись головой. Она не сразу поняла, что это Далила ввязалась в драку.
Ренана вскочила и, не помня себя, обеими руками вцепилась в чьё-то, показавшееся ей огромным, лицо, принялась щипать и ожесточённо царапать щёки и подбородок, не вполне понимая, с кем сцепилась. Перед глазами Ренаны словно плескалась пелена тумана, она почти не слышала оглушительные вопли сестёр Ликуктус, которые норовили ей ножку подставить, но почему-то безуспешно, и крики Далилы: «Посмотрите на эту малолетнюю хулиганку! Это она затеяла драку, убить меня грозилась! Все свидетели!» Толчок в грудь оказался неожиданным и от этого ещё более сильным.
Ренана пошатнулась и налетела спиной на угол стола, одновременно ощутив острую боль в вывернутой руке и на лице от сильной пощёчины. По щекам Ренаны текли слёзы боли и унижения, но она уже ничего не замечала. В возбуждении она не слышала ни поднявшейся волны криков, ни испуганных всхлипов Ширли откуда-то снизу, ни гневных голосов Ирми и Ноама, неожиданно вклинившихся между нею и зомбиками… Она ничего не видела, кроме окружавших её спин. Как из тумана до неё донёсся голос брата, но она разобрала только: «Полиция… Смываемся…» Больше ничего она не помнила…
С улицы через толстые стены камеры, куда поместили Ирми и Ноама, невнятным гулом доносились выкрики толпы подростков-студийцев, которых привели к участку близнецы Дорон. Выкрики перемежались звуками гитары и дерзким речитативом, на ходу импровизируемым Рувиком. Немного поодаль взволнованной стайкой собрались одноклассницы Ренаны. В какой-то момент невнятный гул усилился до громкого возмущённого воя, поднятого подростками, стоявшими стеной у входа. Но Ноам, похоже, ничего не слышал; он сидел на каменном полу и беззвучно шевелил губами, углубившись в книжечку псалмов. Ирми не сразу осознал, что давно не видел Максима. Сидя на тонком топчане, брошенном на пол камеры, он впервые задался вопросом — где Максим? Слыша крики подростков-студийцев, он почему-то подумал, что, наверняка, их привёл сюда именно Максим, и это его немного успокоило.
Он ещё не знал, что Максима держат в одиночке, что ему задают «наводящие» вопросы, вроде: «Расскажи, кто тебе посоветовал поселиться в Меирии, вернее — кто тебя туда направил? Кто именно из антистримерских лидеров тебя послал в «Самовар», с какой целью? Сколько человек ты отвратил от программы «Самовара»? Нападение на полицейского доказано, и от этого тебе не отвертеться — придётся отвечать. Но для полноты картины ты должен чистосердечно признать свою вину, раскаяться и рассказать всё о своей подрывной деятельности по разложению меирийской общины и группы, прибывшей в Арцену по специальной программе прохождения гиюра». Максим с самого начала решил молчать, за что его наградили несколькими увесистыми тумаками и оставили в покое… если «покоем» можно назвать сидение в крохотной, грязной камере с тёмными, зеркальными стенами, словно бы непрестанно издающими силонокулл-пассажи. Так прошло три дня, после чего его привели в комендатуру.