И это справедливо – народ выстрадал свое государство. И никто в мире, имеющий Бога в сердце, не скажет, что это не так. Выстрадал!!!
Тишина…
Тишина…
Тишина…
Я вхожу в тишину, как в воду.
Меня пропускают ворота. Гигантский прямоугольник, составленный из металлической чеканки, изображающей колючую проволоку, человеческие руки и глаза, каббалистические знаки, траурные цветы…
Где-то за воротами остался Иерусалим. С его театрами, симфоническим оркестром, университетами, кнессетом, Старым городом, могилами пророков, ресторанами, синагогами, церквями, мечетями, с Центральным шугом, как тут называют рынок, музеями и еще сотней больших и малых достопримечательностей…
Позади остался весь Израиль, со своими городами, заводами, морем, горами, пустыней…
Позади остался весь Мир…
Я вхожу в тишину.
И никто, никакая сила в мире не может сейчас отвратить меня от этой Скорбной дороги.
Деревья водят верхушками по блеклому небу, рисуя одному Создателю понятные письмена.
Асфальт аллеи мягко уводит меня в глубь тишины.
Я приближаюсь к «Яд-Вашем».
Нет на земле людей более тихого места, чем это. Нет на земле людей более печального места, чем это.
Нигде более история человечества не собирала в одном месте столько печали. Горе, страдания, физическая боль, смерть – все проходит, остается печаль как память о прошлом. «Яд-Вашем» – вечный памятник – Национальный институт памяти катастрофы и героизма – стальным обручем заключает две даты – 1933–1945 годы, ибо нельзя объять необъятное, нельзя охватить то, что происходило с народом от момента разрушения Первого Храма Но и этих двенадцати лет вполне достаточно, чтобы спросить Господа: «За что, Господи, ты послал такое испытание Своему народу?!»
Но вопрос, что жег ШЕСТЬ МИЛЛИОНОВ глоток, так и не достигал ушей Господа. Ибо не может быть, чтобы Он все слышал и допустил…
В месяце элуле 5713 года по иудейскому летоисчислению, или в августе 1953 года, Высшее Национальное собрание Израиля приняло закон об увековечивании памяти жертв нацизма и героев сопротивления. Закон подписал президент государства Ицхак Бен-Цви…
Первый пункт закона гласит: «Настоящим учреждается в Иерусалиме мемориальный институт «Яд-Вашем» для увековечения памяти шести миллионов представителей еврейского народа, которые погибли смертью мучеников от рук нацистов и их пособников…»
Символ мемориала – бронзовый светильник с шестью свечами как память о шести миллионах убиенных людей – установлен при входе в административный корпус.
Председатель правления мемориала доктор Ицхак Арад положил на стол смуглые руки и уперся подбородком в сцепленные пальцы. Ему 67 лет. Родился в Литве, сражался в Белоруссии В 1954 году эмигрировал в Палестину. Офицером воевал в боях за Иерусалим, в пустыне Негев. Закончил военную службу генералом бронетанковых войск. Закончил Тель-Авивский университет, защитил докторскую диссертацию на тему «Катастрофа европейского еврейства»…
Долго мы беседовали, часа два, на понятном русском языке. Увлекательна история создания мемориала. Многие люди разных национальностей, еще до окончания Второй мировой войны, вынашивали идею создания мемориала памяти евреев, погибших от рук нацистов, памяти Сопротивления, памяти тех, кто спасал евреев, рискуя собственной жизнью. Был проект воздвигнуть мемориал в Америке; кстати, там он тоже есть, и не один. В Дании, в Польше – и там они есть…
– Не знаю, как сейчас, – кивнул я, – но в Польше музей был, я сам его посещал…
– В Польше погибло три миллиона евреев, – произнес доктор. – Центральный мемориал должен стоять на земле Израиля, в Иерусалиме. И он создан.
– Да, жаль, что в те времена не было Армии обороны Израиля, – проговорил я.
– Без урока Второй мировой войны Израиль вряд ли создал бы такую армию. К сожалению, – ответил доктор исторических наук. – Кстати, Сталин в сорок первом году сказал генералу Сикорскому, главе польского правительства в изгнании: «Евреи – неполноценные солдаты». Вряд ли бы у него повернулся язык так сказать в сорок пятом году, даже несмотря на свой антисемитизм. Впрочем, у него бы повернулся…
– А что бы он сказал, глядя на Армию обороны Израиля? Доктор развел руки и засмеялся:
– Знаете, я думаю… если мы – избранный народ для гонения и унижения, то почему мы не можем быть избранным для сопротивления? Тяжкая судьба и гнетущая, если существование целого народа могли определить такие личности, как Гитлер или Сталин.
– Да, историю трудно понять, зигзаги истории иррациональны, – поддержал я.
– Почему же… Гитлера понять можно. Не простить, конечно, но понять. Вам знакомы работы английского философа Фромма? Очень интересно и актуально. Работы посвящены некрофилии, тяготению к смерти и разрушению. Есть множество людей, которые сознательно или бессознательно отвергают жизнь, их страсть – разрушение живых структур. Одни – и таких немало – явные некрофилы: от сексуальных влечений к мертвому телу до садистских проявлений. И это не извращение, а болезнь, хотя оба подобных понятия тесно переплетены. Другие – скрытые некрофилы – обладают некрофильским складом ума, вещью менее очевидной, но более опасной для человечества. Такие личности нередко втягивают в орбиту своих страстей целые народы и нации, поднимая их до своего уровня, превращают в орудие своих устремлений. При определенных условиях народ видит в этих людях твердых и решительных вождей, верит в них, не думая о расплате и муках, на которые их обрекают вожди. Адольф Гитлер представлял клинический случай некрофильского характера. Если рассматривать каждый отрезок его жизни, налицо все признаки некрофилии…
– Гитлер – фигура одиозная, – вставил я, – разрушитель…
– Разрушительные действия не всегда следствие некрофильского характера, – прервал доктор. – К примеру, Наполеон, который жертвовал множеством людей для достижения своих целей. Есть обстоятельства, когда военные действия приводят к разрушению и гибели, но это отнюдь не проявление некрофильского характера… Другое дело – Гитлер. Война в классическом понимании – это не геноцид, не уничтожение народов. Уничтожение миллионов евреев, русских, поляков, уничтожение своих же немцев нельзя объяснить военными соображениями. Гитлер ненавидел человечество, саму жизнь. Он приказывал медленнее прокручивать кинокадры, в которых уничтожались люди и города. Он получал физическое наслаждение, в чем он откровенно признавался, и не раз. Он источал смерть, несмотря на многие свои таланты. Женщины, которые были с ним, кончали самоубийством. Или пытались покончить собой, а кое-кто и дважды, как Ева Браун… А таланты у него были. Но все они работали на разрушение – и демагогия, и актерство, и феноменальная память, и как ни странно, но страсть к архитектуре порождала стремление к разрушению. Отдать приказ разрушить Париж мог только некрофил. Хорошо, комендант Парижа ослушался чудовищного приказа… Если вы прочтете работу Фромма, вы чуть иначе воспримете увиденное в мемориале.
Я шел в тишине, а память будоражил мягкий голос доктора Арада. Я шел по аллее, ведущей к тридцатиметровой колонне, взметнувшейся точно взрыв из разметанных в сторону бетонных плит. На памятнике Героизму надпись: «Ныне и навсегда в память о тех, кто восстал в лагерях и гетто, сражался в лесах, в подполье и в союзных армиях, кто проложил путь в Эрец-Исраэль, кто погиб, освящая имя Божье». А дальше темнело входом низкое сооружение – Зал Памяти.
Старик-привратник протянул мне бумажную кипу. Я прикрыл голову и ступил в просветленный мрак. Оказалось, это крипта с тяжелым потолком из базальтовой скалы, нависшей над полом, испещренным двадцать одним названием: Освенцим, Треблинка, Дахау, Майданек, Хелмо, Бельжиц… Двадцать одно название концлагерей – фабрик смерти, разбросанных по Европе. Мерцает факел Памяти, откидывая странную человеческую тень на валуны, что выложили стены крипты… И этот аскетизм наполняет душу мукой.