По описанию Флетчера, Разрядный приказ управлял делами, относящимися к войску, ведал земли и доходы на жалованье ратным людям, получавшим его; Поместный вел список поместий, розданных служилым людям, также выдавал и принимал на них всякия крепости; Казанский ведал дела царств Казанскаго и Астраханскаго с городами по Волге. Что ведал приказ Посольский, об этом Флетчер не говорит ни слова. Всеми этими приказами управляли при Флетчере думные дьяки. Управляющий Посольским приказом получал в год 100 рубл. жалованья, Разрядным столько же, Поместным – 500 рубл., Казанским – 150. Эти приказы принимали просьбы и дела всякаго рода, поступавшия в них из подведомственных областей, и докладывали об них царской думе, также посылали разныя распоряжения последней в подведомственныя области.

Для управления областями назначались царем известныя лица, по одному или по два в каждую область, которыя должны были во всех делах обращаться к управляющему той чети, в которой числилась известная область. На это указывают слова Поссевина, что наместники знают, к кому из сенаторов обращаться с донесениями, и что эти сенаторы от имени царя отвечают им, а сам царь никогда не пишет собственноручно никому, даже не подписывается под указами. Наместник отправлялся в назначенную ему область с одним или двумя дьяками, которые заведывали всеми приказными делами по управлению областью. Областные правители обязаны были выслушивать и решать все гражданския дела своих областей, впрочем, с предоставлением тяжущимся права апеллировать в царскую думу; в делах уголовных они имели право задержать, допросить и заключить в тюрьму преступника; но для окончательнаго решения должны были пересылать такия дела, уже изследованныя и правильно изложенныя, в Москву к управляющим четей для доклада думе. Наконец, наместники обязаны были в своих областях обнародовать (прокликать) законы и правительственныя распоряжения, взимать подати и налоги, собирать ратников и доставлять их на место. Областные правители и дьяки назначались по царскому указу, и чрез год (по Герберштейну, чрез полтора года) обыкновенно сменялись, за исключением некоторых, пользовавшихся особенной милостью у царя, для которых этот срок продолжался еще на год или на два. За свою службу наместники в конце XVI в. получали 100, другие 60 или 30 рублей жалованья. В их пользу шли пени, которыя они выжимали из бедных за какие-нибудь проступки, и другие доходы. Иногда наместнику вместе с городом отдавались и доходы с кружечнаго двора, который находился в этом городе. От простых наместников отличались наместники и воеводы 4-х пограничных городов: Смоленска, Пскова, Новгорода и Казани; их назначали из людей, пользовавшихся особенным доверием, по два в каждый город. Они имели особенное значение, больше обязанностей и исполнительную власть в делах уголовных. Поэтому они получали большее жалованье, одни 700, другие 400 рубл. в год.[160]

В таком виде представляют иностранцы устройство областного управления во второй половине XVI в. Более ранний путешественник говорит, что московский государь имел обыкновение ежегодно объезжать разныя области своих владений,[161] но неизвестно, с какой, собственно, целью совершались эти поездки, с целью ли объезда, т. е. осмотра областей, или на богомолье, или же наконец для прохлады: ибо таковы были цели всех государевых поездок. Москва управлялась особенным образом, именно состояла под прямым ведением царской думы, члены которой в известных судебных местах выслушивали все важныя дела городских жителей. Для обыкновенных дел, наприм., относительно построек, содержания улиц, определялись два дворянина или дьяка, которые составляли с подьячими присутственное место – Земский двор. Каждая часть города имела своего старосту, от котораго зависели сотские, а от последних десятские, каждому из которых поручался надзор за 10-ю домами.[162]

Одною из важнейших отраслей ведомства боярской думы, приказов и областных правителей было отправление правосудия. Судебная часть была тесно соединена с административной или, лучше сказать, вовсе не была отделена от нея; одни и те же органы ведали и ту, и другую. Потому на суд, как и на прочия отрасли управления, смотрели прежде всего как на статью кормления, дохода. Таков был издавна взгляд на этот предмет. Суд был не общественной должностью, а частным владением, делился на части, отдавался на откуп, как частная доходная статья. С развитием государства необходимо развивалось и законодательство, развивались юридическия понятия; по крайней мере правительство постепенно расширяло круг своей деятельности на счет частнаго права. По двум Судебникам, великокняжескому и царскому, можно следить, как законодательство старается все шире и шире захватить интересы общества, более и более овладеть их нарушителем, дать больше определений и сделать их более точными и подробными. В примере того, как законодательство старалось постепенно отнять у преступления против известнаго лица характер частнаго явления и поступить с преступником, как с нарушителем прав целаго общества, можно сравнить следующия постановления Судебников между собою и с прежними постановлениями: в великокняжеском Судебнике месть, самоуправство не допускаются; если у преступника не окажется имущества, чем вознаградить истца, преступник не выдается последнему, но подвергается смертной казни; по определению того же Судебника вор, пойманный впервые, по наказании и доправлении иска отпускался на волю. Царский Судебник относится к делу гораздо строже: по его определению вор, пойманный впервые, по наказании и доправлении иска, не отпускался, но отдавался на крепкую поруку, а если ея не было, сажался в тюрьму до поруки. Мы напрасно стали бы ожидать от иностранцев оценки этого движения в сфере законодательства. Иовий со слов русскаго разсказчика мог только записать, что Московия управляется простыми законами, основанными на правосудии государя и безкорыстии его сановников.[163] Герберштейн приводит в своем сочинении небольшой отрывок из Судебника Иоанна III о судных пошлинах, но ничего не говорит о самом Судебнике. Флетчер говорит, что единственный закон в Московии есть изустный, т. е. воля государя и судей: Судебник Иоанна IV не удостоился от ученаго английскаго юриста названия писаннаго закона.[164] Но что дает особенный интерес беглым и отрывочным заметкам иностранцев – это то, что они вводят нас в самую практику юридических отправлений, показывают, в каком виде и в какой обстановке являлся закон на самом деле, а не на бумаге.

Во второй половине XVI в. судныя дела ведали следующия учреждения: губные и сотские старосты, наместники и волостели с дьяками и, наконец, высшия правительственныя места в Москве, чети и дума. Всякое дело можно было, по словам Флетчера, начинать с любого из трех первых учреждений или переводить его из низшаго суда в высший посредством апелляции. В гражданских делах, например по взысканиям, суд совершался в следующем порядке. Истец подавал челобитную, в которой излагал предмет иска. По этой челобитной ему давалась выпись о задержании ответчика, которую он передавал приставу или недельщику.[165] Все иностранцы, разсказывая о московском судопроизводстве, резко отзываются о жестоком обращении этих недельщиков с подсудимыми и вообще о суровости форм, в которыя облекался суд даже в незначительных делах. По словам Флетчера, иногда из каких-нибудь 6 пенсов обвиняемому заковывали в цепи руки, ноги и шею. Пойманный ответчик должен был дать поручительство, что явится к ответу в назначенный день. Если никто не поручался за него, недельщик привязывал его руки к шее, бил батогами по ногам и держал в тюрьме до тех пор, пока нужно было представить его на суд. Ходатаев и поверенных при суде не было, каждый сам должен был, как умел, излагать свой иск и защищаться. Когда истец и ответчик становились пред судьей, ответчик на вопрос последняго о предмете иска отвечал обыкновенно запирательством. Судья спрашивал, что он может представить в опровержение требования истца. Ответчик говорил, что готов поцеловать крест. После того он не подвергался битью батогами до ближайшаго изследования дела. Иногда, за неимением ясных доказательств, судья сам обращался к истцу или ответчику с вопросом, согласен ли он поклясться и принять крестное целование. Флетчер так описывает обряд этой клятвы. «Церемония происходит в церкви; в то время, как присягающий целует крест, деньги (если об них идет дело) висят под образом; как скоро присягающий поцелует крест пред этим образом, ему тотчас отдают деньги». Флетчер прибавляет, что крестное целованье считалось делом столь святым, что никто не смел нарушить его или осквернить ложным показанием. Олеарий говорит, что обыкновенно старались не доводить дело до крестнаго целованья и тяжущиеся вообще неохотно прибегали к нему, ибо и общество, и церковь неблагоприятно смотрели на поцеловавшаго крест в судном деле. Если обе стороны готовы были принять крест на душу, бросали жребий, и тот, кому он доставался, выигрывал дело. Англичанин Лен подробно описывает порядок решения дела посредством жеребья, которым решена была в Москве его тяжба с некоторыми русскими купцами. При суде присутствовало множество народа. Когда истцы не согласились на мировую сделку, предложенную ответчиком по приглашению судей, последние, засучив рукава, взяли два восковые шарика одинаковой величины с именами обеих тяжущихся сторон и вызвали из толпы перваго попавшагося на глаза высокорослаго человека, которому велели снять шапку и держать перед собой; в нее положили оба шарика и вызвали из толпы другого высокорослаго человека, который, засучив правый рукав, вынимал из шапки один шарик за другим и передавал судьям. Судьи громко объявляли всем присутствовавшим, какой стороне принадлежал первый вынутый шарик; та, сторона и выигрывала дело.[166] Виноватый платил судной пошлины 20 денег с рубля.[167] Если виновный по окончании дела тотчас не удовлетворял истца, его ставили на правеж. Правежом, по описанию Флетчера, называлось место близ суда, где обвиненных по судебному приговору и отказывавшихся платить били батогами по икрам.[168] Расправа производилась ежедневно, кроме праздников, от восхода солнца до 10-ти или 11-ти часов утра. Каждый должник подвергался правежу по одному часу в день, пока не выплачивал долга. По словам Маскевича, перед Разрядом всегда стояло по утрам больше 10-ти таких должников; над ними трудилось несколько недельщиков, которые, разделив между собою виновных, ставили их в ряд и, начав с перваго, били тростью длиною в полтора локтя, поочередно ударяя каждаго три раза по икрам и таким образом проходя ряд от одного края до другого. Судья между тем наблюдал из окна за расправой. Несмотря на это, недельщики умели извлекать выгоду из своего занятия, позволяя должникам за деньги класть жесть за сапоги, чтобы сделать удары менее чувствительными. Все время после полудня и ночью должников держали скованными в тюрьме, за исключением тех, которые представляли за себя достаточное обезпечение, что будут сами являться на правеж в назначенный час. Маржерет говорит, что он видал много наказанных, которых везли с правежа домой на телегах; по его же словам, всадники царской службы были изъяты от этого наказания, имея право выставить за себя на правеж одного из своих людей. После годичнаго стояния на правежи,[169] если обвиненный не хотел или не мог удовлетворить истца, последнему дозволялось брать его с семьей к себе в рабство или продать на известное число лет, смотря по величине долга.[170] По показанию Олеария, годовая работа мальчика, отданнаго кредитору за долг отца, ставилась в 5 рублей, а девушки в 4 рубля; на стоимость работы взрослых нет указаний.[171]