– Здорово! – Герман хлопает в ладоши.

– Что "здорово"?

– Как хорошо, что Дзю отличался от погибших только кепкой, – невинно пояснил Герман. – Будь он одноглазым, думаю, нам всем от Максима крепко бы досталось…

Я не выдержал и усмехнулся. Если к грубоватому юмору Германа привыкнуть, то и в самом деле без телевизора можно обойтись.

– Или беззубым! – рассмеялся Сергей.

Тут уже все развеселились, заулыбались.

– Эй, – крикнул сверху Игорь. – Что вы там обо мне говорите?

– Что твой дозор никуда не годится, – бурчит Калима.

– Ладно, – я останавливаю их смех. – Герман, займись всё-таки костром, девушки уже почти закончили, – он немедленно подхватывается на ноги. – Только отойди подальше, нам тут ещё часа три собираться…

Герман подхватывает свою трёхлитровую канистру, полиэтиленовый мешок с мусором и исчезает за камнями.

– Дзю, – окликает часового Калима. – Присматривай за ним.

Игорь с готовностью вскидывает автомат и пристально вглядывается в сторону, куда направился Герман.

Мне делается не по себе.

– Калима, – стараюсь говорить негромко, чтобы не смущать часового. – Тебе не кажется, что самая страшная опасность в этих краях может исходить только от человека с автоматом?

Она перехватывает мой взгляд, какое-то время колеблется, потом твёрдо отвечает:

– Нет, не кажется. Самая страшная опасность в этих краях может исходить только от неуверенности. И если оружие…

– Командир, – немного нервно окликает меня сверху Игорь. – Герман что-то нашёл.

Руками машет…

Калима поднимается на ноги одновременно со мной. Её рефлексы меня давно не удивляют. Мы вместе несёмся между камнями к дыму костра и несколько секунд спустя оказываемся рядом с Германом. Он молча указывает рукой на дальний край поляны, где посреди блестящей лужицы стоит низкая конструкция, напоминающая остов вертолёта.

Мы с Калимой расходимся на десяток шагов в стороны, оставляя Германа позади, и, неспешно, приближаемся к сооружению. Только сейчас за нашими спинами на поляну с шумом вываливают остальные. Мы не оборачиваемся: уже и так понятно, что опасаться нечего. Если здесь что-то и происходило, то очень, очень давно.

Я делаю ещё несколько шагов и вижу, что эта штука стоит не в лужице, а в куче сверкающих камешков. Теперь сомнений нет: механизм перед нами – неизвестное транспортное средство, прибывшее сюда в незапамятные времена. Я вижу в верхней части аппарата открытый люк и подхожу ближе. Теперь Калима меня опережает: разбежавшись по осыпи поблёскивающего гравия, она легко запрыгивает на крышу аппарата и исчезает внутри.

Я наклоняюсь и вижу, что никакой это не гравий. Это жвалы – точные копии "сувенира", прикрученного в кабине моего вездехода над лобовым стеклом.

Показывается Калима. Она неловко выбирается из люка, ей что-то мешает в руках.

Спрыгивает и, хрустя разъезжающимися под ногами костями, подходит ко мне.

У неё в руках череп. Человеческий череп.

Не остаётся никаких сомнений в судьбе наших предшественников.

– Кто-то из них выжил, – говорит Калима. – Там три черепа. Все насажены на прутья арматуры – остатки каких-то внутренних конструкций.

Её сухой бесцветный голос почему-то действует мне на нервы. Появляется стойкое предчувствие неминуемой беды. Идея искать проход уже не кажется единственно возможной; не кажется правильной.

Я поворачиваюсь к аппарату спиной и ухожу. Вижу заинтересованные лица наших товарищей. Они вытягивают шеи, пытаясь разобрать, что там, за моей спиной. Я обхожу их, возвращаюсь к вездеходам и усаживаюсь на своё место. Вижу насупленного Игоря на крыше машины. Вижу, как он держится за свой автомат, но облегчения от его старательности не испытываю: вряд-ли против нашествия этих тварей добрый старый калашников сможет чем нибудь помочь. Разве что застрелиться?

Так ведь неудобно. Да и не по-людски.

Все возвращаются хмурые, подавленные; начинают собирать вещи. Их голоса звучат резко, отрывисто. Сергей быстро сматывает кабели, по всему видно, как он нервничает.

– Ребята, расслабьтесь, – пытаюсь хоть как-то вернуть былое настроение. – Некуда спешить. Всё это в давнем прошлом…

Я пытаюсь продемонстрировать беззаботность: приваливаюсь к валуну за спиной, срываю какую-то травинку, зачем-то нюхаю её.

– И как давно они погибли? – откликается Герман и подходит ближе.

Я неопределённо пожимаю плечами. Сок раздавленной зелени напоминает о доме.

– Ты полагаешь, что эти твари нам не угрожают? – настаивает Герман.

Утвердительный ответ означал бы наглую ложь. Нет, я так не полагал. Но сказать об этом вслух – значило ещё больше поднять напряжение, а здесь, в нашей компании и без этого вот-вот заискрит. Я опять уклончиво приподнимаю плечи, в надежде выиграть время для обтекаемой правды. Мне помогает Маша.

– То, как выжившие поступили с черепами, похоже на предупреждение, – говорит она.

Дельное замечание. И по моей части.

– Точно, – я киваю головой. – Раньше в наших краях так было принято. Отмечать опасные участки черепами, насаженными на колья.

– Это где? – интересуется Герман.

– Тысячу лет спустя эти места стали называть средней полосой России.

– Максим, – подаёт голос Калима. – Как-то ранним утром на палубе ты сказал, что отвечать на вопрос – это твой долг. Я тогда не поняла: кому?

Я чувствую дискомфорт и ущербность своего положения: сижу, развалясь на грунте, а они нависли надо мной и чего-то требуют.

– Вряд-ли это имеет какое-то отношение к тебе, Калима, – пытаюсь огрызнуться, но сам чувствую неуместность грубости. – Долг – это вопрос совести, а не принуждения. Человек всегда в долгу перед тем, кого любит, кто ему необходим.

– Максим, – неожиданно вступает Светлана. – А с чего у нас всё началось?

– Началось? – я удивлён. – Что началось, Света?

Вижу, как все подтягиваются к нам. Маша с Наташей, да и Дзю, уже сместились в нашу сторону.

– На судне, после рассказа о кухарке и мельнике, – вдруг вспоминает Герман. – Ты признался, что кухарка замуж так и не вышла. Тебе это она сама сказала. С этого всё началось?

– Двадцать лет назад, – поддерживает его Света. – Я и слов таких не знала. Давай, Максим, расскажи историю о нас.