В то же время появление у США летом 1945 года нового мощного оружия массового уничтожения — атомной бомбы — создавало условия для быстрого пересмотра решений «Большой тройки», которые устраивали западных союзников до тех пор, пока СССР нес основную тяжесть войны с гитлеровской Германией и был готов помочь в победе над милитаристской Японией. 5 марта

1946 года бывший премьер-министр Англии У. Черчилль, выступая в городе Фултоне (штат Миссури) в присутствии президента США Г. Трумэна, объявил о том, что Европу разделил «железный занавес», опустившийся от Балтики до Адриатики.

Он призвал к объединению сил Запада против СССР и изменению положения за «железным занавесом».

Перемена в расстановке сил в мире была отмечена и бывшими верноподданными Гитлера, оставшимися на бывшей оккупированной территории. Таких оставалось немало, несмотря на их срочное массовое бегство из этих стран до прихода советских войск, а затем массовые аресты среди коллаборационистов, проведенные НКВД.

По оценке историков Р. Мисиунаса и Р. Таагепера, в Прибалтике советский контроль над территорией был частичным и поверхностным. В лесах было много разрозненных групп немцев, балтийских частей германской армии, литовских националистических партизан, а также эстонских ветеранов финской армии, которые выступали и против немцев, и против русских… В период наивысшего подъема в их рядах участвовало от 0,5 до 1 процента всего населения. В Литве к весне 1945 года около 30 тысяч вооруженных людей бродили в лесах. Косвенные данные по Латвии позволяют предположить, что в период максимального подъема вооруженного сопротивления в лесах находилось от 10 до 15 тысяч человек. Схожее положение было и в Эстонии, где «лесное братство» временами насчитывало до 10 тысяч человек.

Анализируя состав участников подпольных вооруженных отрядов в Прибалтике, Р. Мисиунас и Р. Таагепера отмечают, что первая волна состояла из вольных или невольных сообщников Германии и служащих немецкой армии, участников антигерманского национального подполья и бывших членов финской армии (в Эстонии). Совершенно очевидно, что первая группа, упомянутая двумя авторами, была самой многочисленной в составе населения Прибалтики. Ветеранов армии Маннергейма насчитывалось несколько тысяч. Что же касается «антигерманского национального подполья», то за время оккупации их активность ограничивалась распространением литературы в своем кругу, и вряд ли эта группа могла представлять боевую силу.

«Вскоре, — по словам двух историков, — к ним присоединились люди, бежавшие от призыва в Красную Армию, и дезертиры. Новые пополнения были результатом недовольства перераспределением земли и других социальных перестроек».

Социальной базой нелегальных вооруженных формирований явились те слои общества, которые в наибольшей степени пострадали от преобразований общества, и прежде всего богатое крестьянство, земли которого были вновь урезаны после реформы 1945–1947 годов. Новое перераспределение земли, осуществленное после войны, было более радикальным, чем реформа 1940–1941 годов. Максимальные размеры земельных участков были ограничены 20 га (а не 30 га, как в 1941 году), а земли тех, кто сотрудничал с немецкими оккупантами, сокращались до 5–7 га. Были разделены земли тех, кто бежал на Запад.

Грубые методы произвола, практиковавшиеся властями в те годы, значительно расширяли массовую базу повстанцев. Вряд ли Р. Мисиунас и Р. Таагепера сильно преувеличивают, когда пишут о том, что преследования НКВД и НКГБ в 1944–1945 годах затронули не только богатых или германских коллаборационистов. Мишенью могли оказаться рабочие — социал-демократы… Любой, кто жаловался на какие-либо стороны советской бюрократии или не мог приспособиться к ее требованиям (например, поставщики зерна на селе), становился такой мишенью. Сочетание случайного и небрежного в действиях репрессивных подразделений МВД и МГБ, отсутствие должного порядка фактически делали каждого потенциальной мишенью, особенно из-за того, что Советы расценивали всякого, кто пережил германскую оккупацию, немецким пособником.

Большую роль в идейном руководстве повстанческим движением сыграла Католическая церковь. В Литве религия внесла свои особенности в развитие сопротивления. Католические общины представляли собой базовую организацию, охватывающую большинство населения. Угроза их существованию со стороны Советов сама по себе способствовала сопротивлению. Некоторые священники были руководителями подпольного движения в Литве. Ничего похожего не было в Эстонии и Латвии. Там Лютеранская церковь не могла стать духовной и национальной опорой для сплочения из-за ее вековой связи с балтийскими немцами. Эта разница, может быть, объясняет сравнительную силу литовских повстанцев.

Высокий авторитет Католической церкви в Литве и Униатской церкви среди части населения Западной Украины (а эти церкви заняли непримиримую позицию в отношении советской власти) объясняет особое упорство вооруженного сопротивления в лесах этих регионов, а также поддержку подполья со стороны части местных жителей, особенно в деревне. Негибкая атеистическая пропаганда, готовность видеть в служителях культа лишь слепых исполнителей воли Ватикана, нежелание признавать реальность Униатской церкви со стороны советских властей лишь усиливали антигосударственную деятельность многих представителей Церкви, укрепляли их союз с сепаратистами.

Помимо призывов Католической церкви, большую роль в поддержании духа вооруженного сопротивления играла вера в скорый вооруженный конфликт между СССР и Западом. В частях «Литовского фронта активистов» вера в Запад существенно возросла, когда новость об атомной бомбе достигла Литвы.

Те дни, когда сотни тысяч жителей Хиросимы и Нагасаки были принесены в жертву демонстрации атомной мощи США, — 6 и 9 августа 1945 года — были днями великих надежд для командования ЛФА. 20 августа было созвано особое совещание для того, чтобы обсудить международную обстановку. Его участники с величайшим интересом выслушали сообщение Би-би-си о мощи атомной бомбы. Взрыв первой атомной бомбы вызвал оживленные дискуссии среди борцов за свободу в Литве. Общий вывод сводился к тому, что Запад должен представить Кремлю атомный ультиматум и заставить Советы освободить порабощенные страны.

Вера в неминуемую войну, в ходе которой Советский Союз мог быть превращен в атомную пустыню, вдохновляла бывших солдат и офицеров эсэсовских легионов и заставляла их упорно ждать новых влиятельных союзников, которые должны были восстановить досоветские порядки. «…Людей притягивало в «лесное братство» ожидание неминуемой войны между Западом и Советским Союзом… С этой точки зрения важно было только продержаться несколько лет… Хотя такая оценка поднимала боевой дух, это также приводило к тому, что повстанцы преувеличивали военный аспект борьбы». Созданная 10 июня 1946 года организация повстанцев Литвы — Объединенное демократическое движение сопротивления — объявила о борьбе «за мировое правительство и создание международного демократического государства благосостояния».

Надежды на всестороннюю помощь извне способствовали развитию контактов подполья с западными державами. Эти связи устанавливались через лиц, выехавших из Прибалтики после 1941 года и оставшихся за пределами СССР. В 1945 году командованию ЛФА удалось установить связи с литовскими организациями перемешенных лиц в Великобритании, Франции, Швеции и Германии. Представители подполья умели посетить своих соотечественников, а посланцы организаций перемещенных лиц пересекали границу и прибывали на родину.

Руководители эмигрантских организаций, среди которых преобладали бывшие пособники Гитлера, видели в вооруженной борьбе ЛФА, Украинской подпольной армии (УПА) и других «армий» возможность восстановить строй, свергнутый с приходом Красной Армии. Однако в угоду конъюнктуре они объявляли себя сторонниками западной демократии и по мере укрепления своих позиций в странах эмиграции оказывали давление на правительства с целью усилить поддержку вооруженному подполью. Эти усилия совпадали с общим направлением в политике ведущих стран Запада — углублением «холодной войны» и подготовкой вооруженного нападения на СССР.