Появился деван в сопровождении трех или четырех придворных. Родни опустил голову. Они ахали, и пялились на него, и что-то бормотали. Они отняли у него пистолет. Они схватили его за руку и куда-то повели. Он высвободился и вцепился в плечо Кэролайн. В глазах мутилось. Они тащились какими-то темными переходами. Был слышен только стук его башмаков, который подхватывало бесконечное эхо, да временами порывы прохладного ветра колыхали занавеси. Все выше, выше и выше. Он заставлял себя переставлять ноги, изо всех сил держась за Кэролайн. Еще один переход. Часовые. Зачем? Оба отдали честь — выправка, как всегда, никуда не годится — потом один толкнул тяжелую дверь. Он вошел внутрь. Дверь гулко захлопнулась за спиной.

В наружной стене были косо прорезаны три больших окна, и под средним стоял большой диван. Полы покрывали светлые исфаханские ковры. Когда-то это были роскошные светлые покои, высоко над рекой, с прекрасным видом из окон. Он обвел глазами раставленные вдоль голых стен простые походные койки, и раскиданные всюду подушки и грязные тряпки. Он бывал здесь раньше. Любовался украшенным золоченой бронзой столом и наблюдал за игрой теней на лице Делламэна. Теперь покои были пропитаны бедой и страданием, а люди двигались в них как плохо набитые куклы. Он переводил взгляд с одного лица на другое, и слезы текли по отросшей на лице щетине.

У одного из окон, перебирая четки, стоял отец д’Обриак. Миссис Булстрод сидела на полу, тупо разглядывая стену. На диване съежилась Луиза Белл, то и дело вяло совавшая грудь своему младенцу. Грязная ночная рубашка была спущена на талию, обнажая тощие плечи и набухшие груди. Майерзы столпились у одной из кроватей. На ней лежала Рэйчел. На краю кровати присела матушка Майерз, в ногах стоял ее сын. Миссис Хэтч и Джон Маккардль склонились над другой кроватью, на которой лежал человек с завязанными глазами и дергающимися пальцами. По копне светлых волос Родни догадался, что это Гейган. В поле зрения вплыло лицо Делламэна; тот открывал и закрывал рот, но до Родни не доносилось ни звука. Он видел, что бриджи для верховой езды порваны, а тяжелое лицо обвисло.

Он переводил взгляд с одного на другого, и один за другим они показывали, что тоже его узнали. Отец д’Обриак улыбнулся, миссис Хэтч радостно вскрикнула, но все остальные промолчали. На мгновение слабо вспыхивала искра, а потом они снова преврашались в кукол: широко раскрытые сухие глаза, отвисшие губы, туго натянутая кожа на щеках. Он кивнул и постарался понять, что их мучит. Их и его. Это был не страх — страх застыл только в постоянно бегающих глазах Делламэна. Он вгляделся еще раз и увидел отраженный в глазах спасшихся свой собственный позор. Они стыдились свой наготы. У них не осталось ничего — один и тот же удар лишил их не только семьи, денег и положения в обществе, но и веры и доверия. Нагие, они не хотели никого видеть. И не хотели, чтобы их видели.

Он медленно подошел к свободной кровати и опустился на нее. Кэролайн бросила на него взгляд и понесла Робина к Джону Маккардлю. Он слышал, как они говорят — тихий шепот гулко отдавался в голове.

— Мистер Маккардль, что вы можете сделать для Робина? Робина Сэвиджа? Он очень плох.

— Минуточку, только закончу с мистером Гейганом.

Долгая тишина.

— Ну-с, мисс, это что за дрянь у ребенка на голове?

Шепот затих. Робин застонал, и Родни вцепился в раму кровати. На лице выступил пот. Ему придется довериться Кэролайн, потому что потолок уплывал куда-то вверх, и опять подступала тьма. Он закрыл глаза.

Гл. 18

Солнце сияло сквозь фигурные решетки окон и рисовало причудливые геометрические узоры на стене у него над головой. Атмосфера отчаяния немного разрядилась. Комната не стала веселее, но он слышал звуки голосов, и люди двигались как подобает мужчинам и женщинам, вместо того, чтобы волочить ноги, как плохо сделанные марионетки. У его изголовья появилась Кэролайн. Она принесла ему холодную чапатти и молоко в медном кувшине. Он ел, смотрел на нее, и следил, как она она отходила к Луизе Белл, чтобы помочь той с ребенком. Потом она вернулась к нему. Робин спал.

В темном углу с кем-то разговоривал Делламэн. Родни расслышал только: «… Ужасное несчастье… неслыханная подлость… но все неприятности позади, уверяю вас, дорогая леди… у нас есть все основания полагать, что мятеж не вышел за пределы Бховани».

В голосе комиссара вновь слышались привычные богатые переливы. Это означало, что он не уверен в себе. Он и не мог быть уверен: он нес чушь, и не мог не понимать этого.

Продолжая есть чапатти, Родни вполголоса сказал Кэролайн между укусами:

— Все понимает, но делает вид. Мы больше никогда не сможем спать. Мы не сможем доверять ни одной живой душе. Что видел он? Господи Боже!

Мотыльки снова забили крылышками, унося с собой его рассудок. Он зажал голову ладонями и принялся раскачиваться взад и вперед:

— Лицо Шамсингха. Таман, Вишну! Тринадцатый стрелковый, ко мне!

Он расхохотался. Кэролайн оказалась рядом с ним, придерживая его за плечи. Она знала, она понимала; он не сводил с нее глаз. Она смотрела на него оценивающим взглядом, прикидывая, остались ли у него силы, или он весь разлетелся на множество крошечных младенческих кусочков. Он сел и спросил:

— В чем дело?

Она собиралась с духом, чтобы сказать ему о чем-то плохом. Он рванулся, чтобы проверить, не умер ли Робин во сне, но грудь мальчика ровно вздымалась и опадала.

Чтобы унять дрожь, он сложил руки на груди и вытянул ноги. Она нагнулась вперед, и его блуждающему взору открылись тугие груди и гладкие, упругие бедра. Он поглядел на нее в немой муке. Это была кара Господня — отравить его преклонение перед нею этим пронзительным сладострастным желанием. Она была ему как старшая сестра или мать. Она защищала его и наставляла на истинный путь. Робин принадлежал ей, а не ему, потому что и он, и Робин одинаково были детьми и были беспомощны как дети. Она смотрела на него сквозь рызрыв в окутывающем его сознание мраке. На мгновение он прикоснулся к ее трезвому, прохладному и тенистому миру. У нее были тугие острые соски, и он мог бы целовать их, но она смотрела на него как на мальчишку, прикидывая, можно ли доверить ему дурные новости. Он видел ее такой, какой маленькому мальчику внезапно, из ниоткуда, может явиться мать, с непонятным для него грузом тревог. И все, что можно сделать, чтобы ее утешить — это взять за руку. Он благоговейно коснулся ее пальцев.

Сестра с хрупкой шеей и голубыми прожилками вен, что я могу для тебя сделать? Может, рассказать тебе стишок? Про дом, который построил Джек… А может, тебе станет лучше, если я тебя поцелую? Когда я был маленьким и матушку что-то тревожило, я обычно начинал очень хорошо себя вести — чтобы она успокоилась. Она плакала. Я тогда не понимал, почему.

Она заговорила, тщательно взвешивая слова:

— Робину немного полегчало, но… Когда мы входили, на крепостном дворе был Серебряный гуру. Он тут же ушел, но было поздно — я его заметила.

Он спросил:

— Значит, он спасся? Я боялся, они обнаружат, что он — англичанин.

Она снова собралась с силами. В ее голосе прорезалась сталь:

— Послушай. Я могу понять, почему рани пришлось замириться с деваном, когда ты раскрыл заговор против нее. Но с чего ей прощать Серебряного гуру? Ты знаешь ее лучше, чем я. Разве это на нее похоже? Раз Серебряный гуру здесь, значит, рани с ним и не ссорилась. Так что пушки предназначались вовсе не для того, чтобы свергнуть ее — они были нужны, чтобы устроить мятеж против нас. Полковник Булстрод не говорил, что это невозможно. Он просто сказал, что это смешно, потому что всем княжествам Президентства не выстоять и пяти минут против Бенгальской армии.

Родни внезапно хихикнул.

Она продолжала:

— И теперь я вижу то, чего мы никак не могли увидеть. То, что ты чуть было не увидел в ночь Холи, когда Серебряный гуру тебя обманул. Ты ведь видел их всех. Предполагалось, что они плетут козни друг против друга: рани, деван, гуру, сипайские вожаки. На самом деле это была крайне важная встреча, может быть, даже последняя, на которой они окончательно согласовали все действия. И ты подобрался очень близко. Еще несколько минут, и ты бы застал их вместе, а не по отдельности. И тогда они, скорее всего, тебя бы убили. Капитан Сэвидж… Родни — мы больше не можем позволить себе быть слепыми. Пожалуйста, пожалуйста, постарайся понять. Святый Боже, это не должно повториться! Пожалуйста, не дай этому повториться!