Мэри Лонг знала об этой галерее, а также и о других крупнейших коллекциях картин, находившихся в руках богатых русских вельмож – Румянцевых, Потемкиных, Зубовых, Орловых и Голицыных, но она не могла никак представить себе, что такое неоценимое собрание картин находится в собственности русского вельможи. Войдя в главный зал галереи, Воронихин остановился между колоннами и, показывая на произведения крупнейших мастеров живописи, сказал:

– Все это богатство собрано в разных странах и в разное время и принадлежит графу Александру Сергеевичу, действительному тайному советнику, сенатору, оберкамергеру, экспедиции мраморной ломки и прииска цветных камней главному начальнику и всех российских и многих иностранных орденов кавалеру… А теперь посмотрим все, что есть блистательного в этих палатах.

Они пошли по залам галереи, где в тот час в мягких креслах дремали одинокие лакеи в шитых золотом ливреях.

Имена европейских знаменитостей – Корреджио, Рембрандта, Рубенса, Дидриха, Вернера и многих других великих мастеров живописи прошли торжественной чередой перед глазами Мэри Лонг.

Устав от хождения по залам, они сели на обитый красным бархатом диван. Китайским веером Мэри помахала перед напудренным лицом, слегка поправила волосы и обвела глазами соединенные широкими проходами залы.

– Все же я не ожидала, Андре, увидеть такое множество прекрасных картин во дворце русского вельможи. Какими же способами Строганов и ему подобные приобретают ценнейшие сокровища искусств? Они не продаются на базарах, ими гордятся, их берегут, как редкие драгоценности. Они создают славу не только их творцам, но и их владельцам…

Воронихин ответил ей, что русские богатые вельможи, особенно в годы царствования Екатерины, увлекались приобретением в других странах произведений искусств. Их стремлениям способствовали огромные капиталы, нажитые трудами всего русского народа. В войнах с другими державами Россия выходила победительницей; на Западе в это время разорялись владельцы крупных имений, разорялись даже короли, принцы, герцоги, веками оберегавшие в своих хранилищах сокровища, которые из-за опустошительных войн, из-за нужды разорившимся пришлось продавать с аукционов. Андрей Никифорович, не сходя с места, издали стал показывать на отдельные из них.

– Картину Андрея Сарто «Святое семейство», – сказал он, – приобрели для графа в Париже, в доме Морепа, в дни революции… Лучшую вещь болонца Августина Каррачи его сиятельство купил у принца Конти. Картина Карла Чиньяни – женщина на фоне чудесно написанной итальянской природы – куплена в Риме… «Битва кентавров» живописца Луки Жордано когда-то украшала галерею герцогини Кингстон в Лондоне. Твоя соотечественница вынуждена была продать лучшую вещь в Россию. Некоторые картины, вернее, многие из них, прежде чем попасть сюда, на угол Невского и Мойки, переходили из государства в государство, из рук в руки много раз. У каждой картины своя жизнь, своя «биография», подчас с приключениями!..

– И ты знаешь происхождение их многих?

– Еще бы! Сотни раз бывал я здесь в галерее. И знаю рукописное пояснение к ним, подробно составленное графом Александром Сергеевичем для напечатания в самой малой толике экземпляров не для продажи…

В ту петербургскую слякотную осень после свадьбы, передав присмотр над строением собора первому своему помощнику академику Михайлову, Воронихин вместе с женой поехал, как он сказал ей шутя, в свадебное путешествие. Неблистательно было это путешествие в студеную и мокрую осень. И не ради удовольствия, а для дела отправился в путь Воронихин. Он побывал с Мэри около Выборга на побережье, где добывался каменотесами «морской» гранит для внутренних колонн собора. Установил правильность размеров гранитных глыб и, одобрив работу карельских мастеров, Воронихин поехал дальше, в Олонецкие края, на мраморные ломки. Там уже были подобраны разноцветные плиты для мозаичного пола. По шлифованным образцам архитектор мог представить себе красоту и добротность настила, по которому в Казанском соборе пройдут миллионы людей.

Потом супруги Воронихины побывали вблизи Гатчины в деревеньке Пудость. Там добывался основной строительный материал – пудостский камень. Люди, невзирая на сырую погоду, под косым, непрерывным осенним дождем трудились в глубоких карьерах, шаг за шагом отвоевывая у природы матерые глыбы покорно поддающегося камня. Здесь, на участке каменоломни, впервые повстречался и познакомился Андрей Никифорович с подрядчиком-каменотесом Самсоном Сухановым. Узнав о нем и делах его, Воронихин предложил Суханову из Пудости перебраться на строительство собора.

СТОЛКНОВЕНИЕ СТАРОВА С ВОРОНИХИНЫМ

Прошли первые два года подготовительных работ по строительству собора. Около двухсот раз заседала комиссия. Но заметного на строительной площадке еще ничего не показалось.

Третий год строительства Казанского собора был наиболее плодотворен. В этот год шестнадцатого мая по старому календарному стилю Петербург отмечал свое первое столетие. И Воронихин мог только сожалеть о том, что высочайшим особам не пришла ранее в головы мысль о строительстве грандиозного собора на Невском проспекте. Ведь как было бы преотлично и знаменательно к такому юбилею иметь Петербургу столь величественное сооружение.

В теплый майский день в добром расположении духа Андрей Никифорович вместе с супругой шел от своей дачи с Петербургской стороны по наплавному мосту, упиравшемуся одним концом в берег Невы против главного входа в Летний сад. Скрипели дощатые помосты на плашкоутах, слегка покачиваемых на волнах. На Дворцовой набережной было многолюдно. По-праздничному нарядно одетая публика огромной толпой двигалась к памятнику Петра Великого. На Сенатской площади состоялся парад гвардии под командованием самого Александра Первого. После молебствия был произведен пушечный салют с Петропавловской крепости. Таким же салютом грянули сто десять орудий с корабля «Гавриил», стоявшего на Невском рейде. На палубе «Гавриила» находился знаменитый Петровский ботик «Дедушка русского флота». Четыре столетних старца, помнившие Петра Первого, несли почетную вахту около ботика. Трехцветные флаги развевались на всех домах. На улицах было тесно от гуляющих жителей столицы и приезжей из окрестностей публики. Напротив Академии художеств толпа наблюдала за гонкой лодочников-матросов. На Дворцовой площади, на Марсовом поле, в Летнем саду – повсюду были гулянья.

Во дворце царь принимал депутацию с поздравлениями от верноподданных, а в Петропавловском соборе и около толпились горожане и пришедшие мужики-сермяжники поклониться гробнице основателя города Петра Первого. Как ни весел был день столетия Петербурга, Воронихина это мало развлекало. Посмотрев на парад гвардейцев и на военный корабль, стоявший против кунсткамеры, он предложил супруге отправиться с ним на строительную площадку собора. Они прошли к Екатерининскому каналу, где, невзирая на праздник, люди безропотно отрабатывали положенные восемнадцать часов в сутки. И как не трудиться землекопам и каменщикам, если день полтины стоит! Удивило Воронихина другое: он увидел здесь главного контролера-надсмотрщика Ивана Егоровича Старова! Ему ли, знаменитому строителю Таврического дворца, находиться тут в такой торжественный день?.. Воронихин знал, что Старову за наблюдение по строительству Казанского собора выплачивается как контролеру ежедневно по шесть рублей, что это на старости лет его почти единственный заработок. Знал Андрей Никифорович и то, что к нему как к молодому архитектору, смело принявшему на себя задачу – построить грандиозный собор, Старов относился со скрытым недоверием. Поэтому, увидев Старова, производившего какие-то записи и не предчувствуя доброго с ним разговора, Воронихин попросил жену пройти в чертежную, а сам направился к Старову.

– Честь и почтение Ивану Егоровичу, с праздничком вас! – шагая по дощатым настилам, проговорил на ходу Воронихин. – В такой-то день, а беспокойство проявляете?