Полуголые дети, одетые лишь в рубашки, возились во дворе с собаками и пасущимися козами. Пять или шесть женщин сидели на траве возле каменной жаровни и ели плоды хлебного дерева с соленой свининой прямо из котелка. Они повернулись и посмотрели на приближающегося к ним Патрика.

– Чей это мальчик? – спросил он сердито. Билл прислонился к забору, словно ища защиты. Одна из женщин уклончиво ответила на вопрос:

– Его мать, Эстель, умерла при родах.

– Так, а кто заботится о нем теперь?

– У него был дядя. Он уехал с острова. По-моему, в Нью-Йорк.

– Нет, в Лондон, – поправила ее другая, – и больше сюда не вернется.

– Мне нет никакого дела до него! Я спросил, кто заботится о нем сейчас.

– Да все мы. Иногда я кормлю его с моими детьми, – ответила третья.

– Кто привязал его к дереву? Никакого ответа.

Ответил сам Билл:

– Вы знаете, что это сделал Берт. Патрик повысил голос:

– Кто такой Берт? Где он?

– Его здесь нет.

– Я сам это вижу. Так где он?

– Уехал на день.

Женщина вскрикнула, словно мозг ее пронзила мысль о неминуемом наказании:

– Этот мальчик выкапывал ямсы! Он украл три ямсы. За это он был наказан.

Билл крикнул так громко, что все вздрогнули:

– Я был голоден! Черт вас подери, голоден!

Как хотелось Патрику закричать, чтобы выплеснуть свой гнев! Но он положил руку на плечо мальчика.

Тут к Патрику подошла беременная женщина.

– Вы хотите забрать мальчика? Ведь если он провинится, его опять изобьют и привяжут к дереву. Берт или кто-нибудь другой.

Она призывала его, просила, умоляла увезти отсюда мальчика. Конечно, все объяснялось ужасающей нищетой. Никого ни в чем нельзя было винить, даже если бы эта или любая другая женщина равнодушно прошла мимо. Но, видимо, она испытывала жалость и тревогу за судьбу несчастного, отвергнутого всеми ребенка. Но вдруг, словно на него нашло какое-то озарение. Патрик осознал все происходящее.

Ему бы остановиться, подумать о своем доме и семье, взвесить все «за» и «против», какие моральные обязанности накладывает на него этот поступок. Какие последствия повлечет. Разумнее было бы отказаться, уехать отсюда подальше, пусть и с «разбитым сердцем»! Забыть об этом маленьком Билле или как там его! Но нет, он этого не сделал!

– У него есть какая-нибудь одежда? Мы заберем ее с собой?

Женщина кивнула:

– Пойдемте со мной.

Они прошли в дом. В передней, на земляном полу устроились цыплята, а на жестяной плитке варилось кокосовое масло. Патрик готов был поклясться – из краденых кокосов. В следующей комнате стояла кровать, а на полу лежала куча тряпья.

– Вот его покрывало, – показала женщина. – Иногда он спит в моем доме, иногда – в других, там, где есть место. Он может взять эти брюки. И две рубашки. Это рубашки моего сына, но он может взять их.

– Дайте мне пару брюк. Его брюки – мокрые.

Они вышли. Тут Патрика осенило, что Билл воспринимает все происходящее как нечто само собой разумеющееся.

– Скажи мне, Билл, ты хочешь уехать со мной?

– Куда вы отвезете меня?

– Домой. В мой дом!

Билл поднял черные непроницаемые глаза. Он пристально смотрел в глаза Патрика.

– Вы бьете своих сыновей?

– У меня нет сыновей. У меня две маленькие дочки. Я никогда не бью их. Я против физического наказания детей, порки и прочего.

– Тогда я еду с вами, – сказал Билл.

И машина еще не повернула, и женщины не сели обедать, а выбор уже был сделан. Быстро, мимоходом, волею случая! Машина пробиралась сквозь тенистые заросли бананового леса, и наконец выехала на центральную дорогу. Был яркий солнечный день. Все это напоминало мрачную картину сюрреализма: только что видеть убогие хижины в непроходимых серых джунглях, женщин, «облепивших» железный котелок, и снова очутиться при свете дня. Патрик вздрогнул – не спит ли он.

Билл рассуждал:

– Может быть, Берт тоже был голоден?

– Ты о чем?

– Он тоже хотел ямсы. Поэтому-то он и взбесился, связал меня.

– Ты что же не злишься на него?

– Я ненавижу его! Я бы убил его!

Патрик кивнул. Лучше уж чувство ярости и гнева! Но какой же проницательностью обладает ребенок! Как странно! Может быть, Берт тоже был голоден. Разве можно постичь глубину ума человека или ребенка?!

– Откинь голову, – мягко сказал Патрик, – или растянись на сиденье и поспи немного. Я разбужу тебя, когда мы приедем.

Какую непростительную глупость я совершил! – подумал Патрик. Дезире, надо думать, придет в бешенство. А почему бы и нет? Так он продолжал спорить с собой, пока не нашел разумного оправдания для своего поступка: я хотел мальчика, а Дезире больше не хочет детей, наверное, из-за фигуры. Конечно, дочки, да еще такие милые, это хорошо. Но каждый мужчина хочет сына. Отец и сын. Может быть, мне так хочется сына, потому что у меня никогда не было отца? А мальчик, сын… Он оглянулся и посмотрел на спящего ребенка. Сильный мальчик, крупный для своего возраста. И темный, как Дезире. Правильные черты лица – красивый мальчик. Последние сомнения Патрика были развеяны, когда он увидел ссадины и следы от ударов на худеньких ручках малыша. Теперь Патрик был готов отразить любую атаку и выиграть любую битву. Они подъезжали к дому.

Прошло несколько часов. Темнело. Патрик сидел на веранде, покачиваясь в кресле. Клэренс помыл Билла и уложил его спать в свободной комнате. Если бы не Клэренс, который пришел к ним, услышав о случившемся, все обошлось бы не так гладко, – подумал Патрик, чувствуя благодарность к старине Клэренсу.

Широко распахнулась дверь, Дезире вышла на веранду.

– Ты злишься на меня? – спросил ее Патрик.

– Только в первый момент. Потом все прошло. Бесполезно. Что толку в этом? Ты все равно сделаешь то, что задумал.

– Неужели я такой деспот?

– Да нет, я бы не сказала. Но я надеюсь, что уж на этот раз ты отдаешь себе отчет в том, что собираешься сделать?

– Да, отдаю. Она тихо сказала:

– Ох и прибавится мне работы! Все будет «висеть на мне».

– Работы? О чем ты говоришь? Он уже не ребенок. Лишняя тарелка на столе, прибавится стирки – вот и все заботы, – он обнял ее, притянул к себе. – Если бы я верил в Бога, но я атеист, – я бы решил, что это Бог послал его мне. Да, кстати, иногда мне кажется, что я начинаю верить в Бога. Наверное, сказывается возраст, я старею.

– Ты говоришь ужасные вещи!

– Почему? Потому что я заговорил о религии и религиозности?

– Да. И твоя фраза о старости. Тебе только тридцать четыре года. Да какая старость? Ты и старость? Особенно в постели, – добавила она.

Итак, он понял, что прощен.

– Ну к тебе все это не относится. Ты будешь молодой и в шестьдесят, – он поцеловал ей руку. – Я хочу поблагодарить тебя за все. Ты была на высоте в данной ситуации.

– А ты как думал?

– Я боялся, что ты разнесешь все и вся в пух и прах. И ты была бы права. Привести в дом чужого ребенка, и пи слова намека…? Да можно ли так? Большинство мужей и щенка в дом не принесут, не обговорив заранее все это с женами. Да если бы ты видела его там, связанного, о Боже! Ты бы поступила точно также. Да, да, поступила бы!

– Он совсем не разговаривает со мной.

– И со мной тоже. Мы почти и не говорили. А что ты хочешь? Представь себе его состояние. Его раздирают противоречия!

– Он привязался к папе. Сказал ему, что дом прекрасен. Совсем как королевский дворец!

– Да что он знает о королевском дворце? Бедное дитя!

– Патрик, что мы будем с ним делать?

– Как что? Воспитывать, любить его. Что же еще? Он поднялся в маленькую комнатку в конце коридора. Прошел мимо комнаты девочек, не заглянув туда: они, наверное, сладко спят под своими розовыми одеялками. Он шел туда, к нему, к этому нежеланному, отверженному мальчику. Отверженный, подумал Патрик, ведь и он сам был отвержен, несмотря на то, что у него была хорошая, любящая мать. Чистенький, сытый, Билл уже спал. Руки его находились в движении, будто он видел сон. Пусть тебе снятся только добрые сны!