7
Отречение, а потом и смерть Рудольфа Второго отразились на жизни всей Европе. И в Англии, и в Германии многие вздрагивали от страха при мысли, что Рим поднимает голову. Немало ученых людей полагали, что наука Гермеса, христианская каббала дают ключ к решению всех религиозных проблем. Но вот опять началась охота на ведьм. Значит, вселенская Реформация, так долго ожидаемая, потерпела неудачу?
Таковы были наши мысли, пока мы шагали по дорогам Германии. Мы знали, что в Ганновере несколько лет тому назад доктор Генрикус Кунрат опубликовал «Амфитеатр вечной мудрости», книгу, один экземпляр которой дошел и до нас. Однако ходили слухи, что этот выдающийся мыслитель, уроженец Гамбурга, иногда жил также и в Бреме. Поэтому некоторые из нас намеревались идти в Ганновер, к печатнику, другие предпочитали направиться в Гамбург, а третьи – в Бреме, каждый считая, что именно там он с наибольшей вероятностью встретится с великим человеком. Теодош отправился в Ганновер, Пашец – в Гамбург, а я – i в Бреме, то есть я, Теодора и двое наших детей, маленький Гаспар и юная Эльзбета. У нас было немного денег, что позволило нам нанять в Дрездене карету до Галле.
В этом городе произошла неожиданная встреча, изменившая курс нашего путешествия. В гостинице «Королевский Герб», где мы остановились, наш стол оказался недалеко от стола, за которым сидел человек как будто бы мне знакомый. Я не мог вспомнить, ни где мы с ним уже встречались, ни кто он такой. Поскольку и он смотрел на меня с таким же выражением лица, я отважился обратиться к нему с вопросом. И тогда оказалось что наши с ним дороги когда-то пересеклись в мастерской Ринверси. Он был художник и звали его Зенгаль.
Между кроликом на вертеле и сыром этот разговорчивый человек рассказал мне, как умер метр Ринверси, которого на улице ударил кинжалом один молодой человек за то, что старый мастер отказался отдать ему руку племянницы. Влюбленного повесили, а прекрасная Николозия, моя Элеуса, удалилась в монастырь, расположенный на одном из островов, где, согласно с последними новостями, она молится и по сей день. Это прошлое сильно меня взволновало, хотя я ничем не выдал себя перед своей супругой, тем более, что Зенгаль рассказал мне и нечто другое. Узнав, что нам пришлось бежать из Праги, он сообщил мне по секрету, запивая свои слова крепким пивом, что принадлежит к кружку, где занимаются каббалой и алхимией под знаком «Monas hieroglyphica» [14] англичанина Джона Ди. Я слышал об этом произведении и о его авторе, которого император Рудольф принимал несколько лет тому назад. И тогда я признался Зенгалю, что мы ищем доктора Кунрата, с которым желали бы встретиться. Он сообщил мне, что последний находится в Касселе у одного из своих друзей, некоего Адама Газельмайера.
– Отправляйтесь туда поскорее, – посоветовал мне он под конец нашей беседы. – Там сейчас происходят весьма значительные события, и вам полезно будет познакомиться с ними, вы об этом не пожалеете.
И не успел я спросить, что он имеет в виду, как мой собеседник быстро поднялся и пошел седлать свою лошадь, оставив мне расплачиваться за обед.
Переночевав в гостинице, мы снова сели в карету и за день добрались до Касселя. Мои дети нисколько не радовались этим переездам, тем более, что шел дождь, но моя жена проявляла то ангельское терпение, на которое способны лишь матери в ответ на капризы своего потомства. Жилище упомянутого Адама Газельмайера оказалось крепкой постройкой, стоящей в окружении складских помещений. Это был богатый купец, торговавший зерном. Я оставил Теодору в гостинице и явился к Газельмайеру один, сославшись на рекомендацию Зенгаля. Хозяин дома сначала встретил меня подозрительно, но когда я объяснил ему, откуда я пришел, он пригласил меня в свой личный кабинет, усадил там в самое глубокое кресло и предложил мне понюшку табаку. После всего этого он сообщил мне, что доктор Кунрат уехал в Марбург.
В течение нескольких часов я рассказывал Газельмайеру о том, как мы жили при императоре Рудольфе. Он был искренне огорчен, узнав, какая судьба постигла нас после его отречения, потом поведал мне, как рыскали вокруг него иезуиты, всячески стремясь ему навредить, в то время как он считал себя добрым христианином Евангелической церкви, что этим господам, по-видимому, не нравилось. В koh-i. це нашей беседы он вручил мне рукопись под названием «Fama Fraternitatis» [15], доставшуюся ему тогда, когда он был секретарем эрцгерцога Максимилиана в Тироле в 1610 году, рукопись, в тексте которой я прочитал слова «всеобщая реформация всего мира», «высокодостохвальное братство Креста и Розы» и впервые тогда узнал имя таинственного Розенкрейца, «человека озаренного», создателя вышеупомянутого братства.
Пока я в глубокой растерянности всматривался в этот документ, во многом отвечавший на мои самые сокровенные мысли, Газельмайер растолковал мне, что, хотя этот Розенкрейц, по-видимому, лицо мифическое и никогда не существовал в действительности, именно он дал толчок обновлению алхимической философии, тесно связанной с медициной, обращенной к числам, геометрии и изготовлению механических чудес. Это был, конечно же, научный прогресс, но прежде всего духовное озарение, которое должно снизойти на мир.
– Возьмите, – сказал он мне, пребывая в величайшем возбуждении. – Я даю вам эту копию, которую сам изготовил. Прочитайте и передайте тем, кого вы сочтете достойным.
Мы выпили еще несколько пинт пива, после чего я возвратился в гостиницу, где ожидала меня Теодора, беспокоясь, что меня еще нет в такой поздний час.
Весь следующий день я читал рукопись. Если верить ей, то существовало общество, объединявшее мыслящих людей всего мира, так или иначе затронутых Реформацией. Им были предписаны определенные правила поведения, и мне показалось, когда я их прочитал, что они меня вполне удовлетворяют. Был ли я наивен? Если в течение длительного времени дух готовится принять откровение, а потом оно ему дается, разве может он его отбросить? Мои беседы с Мелеком в Стамбуле, с Таддеушем фон Гашеком и Маттео Джильдо, а в особенности с раввином Левом, подготовили меня к новым идеям, к осознанию неизбежности возникновения тесной связи между дисциплинами, раньше совершенно независимыми, такими, как астрономия Тихо Браге, алхимия Сендивогиуса, каббала Пико делла Мирандолы или Кунрата, неоплатонизм Марсиле Фичино, архитектура Альберта. В этот вечер я опять постучал в дверь дома Газельмайера.
Торговец зерном находился в своем личном кабинете и беседовал с двумя людьми, которым он меня представил. Я сразу же понял, что эта двое – последователи Кальвина. Когда они узнали, что я бежал из Праги, они начали поносить нового императора Матьяша, упрекая его в том, что он подкуплен папой, и за то, что он перенес столицу империи в Вену. Согласно полученным ими сведениям протестантские храмы Богемии подвергались систематическому разрушению. Что касается евреев, то их или изгоняли из городов, или поселяли в гетто, откуда им запрещалось выходить даже в поисках работы или какой-нибудь помощи. Была развязана разнузданная кампания клеветы на все живые проблески человеческой мысли, утверждалось, что алхимия и астрономия – это выдумки дьявола, что гуманизм, исходящий от Платона, приводит к варварству и, наконец, что только власть святой римской церкви может спасти души от вечного проклятия. Рудольфа Второго, предоставившего свободу вероисповедания в своих «Грамотах Величества» теперь изображали только как сумасшедшего.
Я тогда узнал от этих двух дворян, что силы сопротивления собираются под знаменами Фридриха, молодого; пфальцграфа, возглавившего союз протестантских князей Европы и недавно обручившегося с Елизаветой, дочерью английского короля Иакова Первого. Этот брак должен был укрепить политическое объединение главных государств, противостоящих Риму. И разве можно было объяснить простой случайностью то, что этот же Иаков Первый чуть не стал жертвой покушения папистов, что король Генрих Французский совсем недавно убит и что Генрих, принц Уэльский, сторонник Реформации, умер от очень странной болезни? Газельмайер произнес следующую фразу: