Владимир нетерпеливо вскочил со стула, на котором сидел. Я с удивлением посмотрел на него снизу вверх.

– Николай Афанасьевич, я хочу, чтобы вы взглянули на мою амуницию, – сказал он просительно. – У вас ведь опыта куда как больше, чем у меня. Не откажетесь? Да вы сидите! – воскликнул он, заметив, что я приподнимаюсь в кресле. – Я ведь ружье принес, сейчас покажу! – Он стремительно вышел и тотчас вернулся с завидным ружьем – тульской двуствольной бескурковкой 12-го калибра.

– Позвольте-ка взглянуть. – Я приготовился высказать свое резонное мнение и вдруг подумал: до чего же нелепо буду сейчас выглядеть в шлафроке и белом ночном колпаке с оружием в руках.

Ни дать ни взять – Тартарен из Тараскона!

Владимир протянул мне ружье и спросил:

– Что скажете? Подойдет ли на медведя?

Двустволка центрального боя выглядела новенькой, даже стволы не вполне были обтерты от ружейного масла. Хотя клеймо об испытании стволов на разрыв поставлено было в 1886 году. Интересно, откуда у Владимира Ульянова эта ни разу еще не использованная тулка? Вряд ли поднадзорный студент поедет на место высылки, торжественно закинув за спину охотничье ружье. А в Кокушкине купить такое просто негде.

– Отчего же не подойти. – Я осмотрел казенную часть, бойки, заглянул в стволы. – Вполне подойдет. Отличное оружие. Патроны уже снарядили? Чем заряжать будете? Картечью, пулями?

– А вот патроны я хочу попросить у господина Петракова, – ответил Володя весело. – И по этой причине мы съездим к нему в гости. Он ведь не откажет, как думаете?

Услышав это, я наконец-то перестал удивляться тому азарту и предвкушению медвежьей охоты, который в одночасье охватил моего молодого знакомца. Словно пелена спала с моих глаз – я вдруг понял, что были у Владимира какие-то свои, особые виды на завтрашнее приключение. А поняв сие, решил, что негоже упускать последний, как мне представлялось, акт нашей драмы.

– Рановато вы меня со счетов сбросили, Володя, – сказал я, улыбкой стараясь скрыть охватившее меня волнение. – От хорошей охоты я только быстрее выздоровею, уверяю вас! – Я погладил рукою ложу, затем вернул ружье гостю. – Нет уж, на охоту я непременно отправлюсь, с вами заодно. Да и соскучилась моя «крынка», сколько уж на ковре висит винтовка, ровно украшение, пыль собирает.

Конечно, моя винтовка Крнка давно стала гладкоствольной – с тех самых пор, как ее пересверлили в ружье 16-го калибра, но называл я свою «крынку» все равно винтовкой – так мне почемуто приятнее было.

Я хотел было продолжить про охоту, но тут на горизонте появился второй гость, которому я поразился куда больше, нежели визиту Владимира, особенно – в теперешних обстоятельствах. Позже, замечу, вспоминая этот вечер, я пришел к мысли, что второй гость не иначе был направлен ко мне фатумом. Тогда же самым сильным чувством было изумление, охватившее меня, когда вошедшая в комнату Домна сообщила с привычной своей хмуростью, что, мол, приехали-с господин Петраков, Артемий Васильевич, и непременно хотят меня видеть.

– Сказала я, что вы хвораете, – молвила она, скривившись так, будто только что съела ложку касторового масла. – А только он ничего не слушает. Шумит, ругается.

Мы с Владимиром одновременно взглянули друг на друга, и я заметил привычных уже озорных чертиков в его глазах: «На ловца и зверь бежит».

– Проси, – сказал я. – Немедленно проси, Домна.

Артемий Васильевич не вошел, а буквально ворвался в комнату. Был он, как всегда, шумен, а благодаря шубе своей медвежьей, широко распахнутой на груди, и сдвинутой на затылок собольей шапке вдобавок казался невероятно огромным, заполнившим собою все помещение, так что нам с Владимиром вроде как места уже не хватило. Я даже попытался вместе с креслом передвинуться поближе к стене, а студент наш быстро ретировался в дальний угол и оттуда поглядывал на ворвавшегося великана с опасливым любопытством. Ружье он по-прежнему держал в руках, и вид у него при этом был такой, что еще чуть-чуть, и он начнет отстреливаться.

– Что же это вы, сударь мой, болеть вздумали! – воскликнул Петраков после обмена приветствиями со мной и с Владимиром. – Нет-нет, негоже вам разлеживаться в шлафроке да колпаке! Я ведь специально приехал. Мы с Петром Николаевичем надеемся завтра этого черта рогатого завалить. А как же на такое дело, да вдруг без вас? – Тут он заметил в руках Владимира ружье. – Ну-ка, нука, молодой человек. – Артемий Васильевич весьма бесцеремонно завладел оружием, осмотрел его; переломив, поглядел сквозь стволы на свет. – Неплохо, неплохо… Держите, молодой человек, хороша тулка. Я и сам наших туляков предпочитаю. Хотя, доложу я вам, бельгийский лепаж, даром что недорог, тоже надежен, только выбирать надобно со знающим человеком. А вы, я так понимаю, готовы к нам присоединиться? Очень рад, очень! Мы с вами, помнится, виделись на берегу Ушни в тот печальный день, но представлены не были, ну да без церемоний. – Он протянул Владимиру руку. – Петраков, Артемий Васильевич. А вы, я так понимаю, Владимир Ильич Ульянов. Наслышан, как же.

Они обменялись рукопожатиями, после чего Петраков вновь обратился ко мне:

– Так что, Николай Афанасьевич, помешает ли вам хворь? Или фу на нее, да тряхнете стариной, а?

– Тряхну, тряхну. – Я засмеялся. – Да и здоров я почти. Так – блажь вдруг одолела, взял в голову: а ну как поболею денька два! Вот и поболел. Все, все уже. Когда встречаемся и где?

– До свету, – немедленно ответил Петраков. – В семь. Собираемся у Темного оврага, возле Салкын-Чишмы, а там уж разделимся и начнем, благословясь.

– Господин Петраков, я как раз хотел обратиться к вам с просьбою, – вступил в разговор Владимир. – Не поможете ли с патронами? Я ведь, знаете ли, охотник неопытный, не знаю, как лучше патроны на медведя снарядить.

– Конечно, помогу! – Казалось, Петраков обрадовался просьбе. – Хотите, прямо сейчас можем поехать ко мне – тут ведь три версты, всего ничего. У меня уж и снаряженные имеются, поделюсь, а как же!

– Ловлю на слове! – Владимир бросил на меня короткий взгляд. – Тогда немедля и отправимся, чтобы душа моя спокойна была. А вы, Николай Афанасьевич, поправляйтесь.

Однако я вовсе не собирался оставлять их тет-атет. Тревожно мне было от подозрений, высказанных давеча Владимиром.

– Ну уж нет, судари мои, – ответил я, поднимаясь из кресла. – Покорнейше прошу подождать меня. Мигом соберусь. Прогулка мне только на пользу пойдет. Если я вам, конечно, не в тягость.

– Какая там тягость! Отлично будет! – обрадовался Петраков. – Вместе поедем, заодно вечерок скоротаем. Можно банчок сообразить, по маленькой. Между прочим, Петр Николаевич тоже обещался заглянуть. Подъедем – он уже у меня должен быть. Посидим по-деревенски… скука ведь какая зимою, прости Господи! Только и отдушина – карты да охота, да-с! А то ведь и заночевать у меня можно – чтоб завтра спозаранку не мотаться. Собирайтесь, Николай Афанасьевич, а мы с Владимиром Ильичом вас во дворе подождем.

По лицу Ульянова трудно было понять, доволен ли он тем, что я вызвался ехать с ними. Так или иначе, но уже через десять минут сидели мы все трое в кибитке Петракова, позади Равиля, правившего лошадьми, и вели неторопливую беседу об особенностях охоты на крупного зверя, в которой Артемий Васильевич был безусловным знатоком. Морозный воздух действительно оказал на меня целебное воздействие, так что, когда упряжка остановилась у ворот бутырской усадьбы, я чувствовал себя уже вполне здоровым.

Здесь уже стоял возок Феофанова – знакомый мне по совместной поездке в Казань, с тем же кучером, робость которого при огромном росте и несомненной физической силе вызвала мое удивление. Кучер почтительно поклонился широко шагавшему Петракову, а на Владимира, замыкавшего нашу маленькую группу, посмотрел с любопытством.

Предводительствуемые хозяином, мы вошли в дом, разделись и спустя несколько мгновений оказались в гостиной. Комнату освещали три лампы – одна в центре и две, с рефлекторами, по углам. Феофанов сидел в кресле возле лампы с рефлектором и с интересом читал какую-то газету, названия которой я разглядеть не мог. Чтение так захватило Петра Николаевича, что он даже не в первую секунду отреагировал на наше появление.