– Да вы не утруждайтесь, – сказал Владимир сочувственно. – Может быть, вы над этим не задумывались…

Тут, похоже, доктор Грибов несколько оскорбился.

– Да будет вам известно, молодой человек, – сказал он веско, – что еще в 1832 году академик Сергей Алексеевич Громов написал книгу «Краткое изложение судебной медицины для академического и практического употребления». И эта книга с тех пор является главным руководством для всех судебных медиков – в том, что касается порядка проведения экспертизы. Так вот, коли речь идет о случае насильственной смерти, прежде всего осматриваются находящиеся поблизости предметы, которые могли причинить смертельный ущерб, а уж потом проводится вскрытие… – Он помолчал, потом продолжил: – Но, к сожалению, в данном случае мне не довелось осматривать место преступления. Впрочем, не думаю, что осмотр дал бы толк – времени много прошло. Тем не менее я, естественно, постарался составить представление об орудии убийства. Вне всякого сомнения, огнестрельное оружие, скорее всего, охотничье ружье. Исходя из того, что входных отверстий несколько, можно предположить, что стреляли, к примеру, крупной дробью, с близкого расстояния. Есть тому подтверждения в характере повреждения наружных тканей. Хотя о калибре дроби ничего сказать не могу. Состояние тела таково, что внутри дробь не застряла и выходные отверстия мы изучить не могли. Ну что, господа? Удовлетворили вас мои ответы?

– О, разумеется, господин Грибов! – Владимир взглянул на меня. – Николай Афанасьевич, есть ли у вас вопросы к доктору?

– Нет, никаких вопросов у меня нет, – буркнул я. – Благодарю вас, Александр Алексеевич. Чрезвычайно вам признательны за то, что уделили нам время.

– Помилуйте, да как же мне однокашнику да коллегам не помочь? – Доктор Грибов рассмеялся. – Очень рад, что оказался полезен. Да, господин Ульянов, весьма меня подивило, что вы оказались так внимательны к судебно-медицинскому аспекту дела. Позвольте сделать вам подарок. Это книга моего учителя Ивана Михайловича Гвоздева «Судебно-медицинские данные в руках юристов», издание 1869 года. По счастью, у меня два экземпляра, и мне почему-то кажется, что труд сей может оказаться сильно полезным в вашей будущей юридической практике. А что таковая практика вам предстоит, я ничуть не сомневаюсь. Вот, держите. – Александр Алексеевич вынул из шкафа томик и вручил Владимиру.

Студент наш смутился, покраснел, однако книгу принял и даже, говоря слова благодарности, прижал к сердцу.

Распрощавшись с Александром Алексеевичем, мы с Владимиром снова направились к Базарной площади.

– Что скажете, Николай Афанасьевич? – спросил Владимир, едва дом доктора Грибова скрылся из виду. – Насчет дроби?

– Да что там, – я махнул рукою, – ну какая же это дробь? Заряд крупной дроби, да еще с близкого расстояния, столько ран оставил бы! Никак не три. Да и дробинки, хоть и крупные, в теле застряли бы. Нет, Володя, доктор ваш не охотник, никак не охотник. Опять же, – я вспомнил жуткие слова, сказанные доктором, – он рыб винит в том, мол, съели у покойницы спину. А я вам еще раз скажу, что коли зарядом гвоздей выстрелить с близкого расстояния, так и рыб никаких не понадобилось бы. Видал я как-то на охоте. Страхоподобное зрелище, доложу я вам.

– Скорее всего, вы правы, – задумчиво произнес наш студент. – И даже наверное правы. В любом случае конечный ответ на этот вопрос нам только убийца и даст.

Некоторое время молодой Ульянов шел в молчании, опустив голову, и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:

– Хотел бы я встретиться с этим господином…

– Вы имеете в виду преступника? – спросил я.

Он покачал головой.

– Нет, с тем несостоявшимся самоубийцей и любителем Гейне, которого упоминал доктор. Как бишь его? Пешков? Разносчик булок и начинающий поэт? Der Zahnschmerz… Вряд ли, конечно, такая встреча состоится. А забавно было бы познакомиться – в один месяц, выходит, и у меня, и у него круто изменилась жизнь. Только наши ситуации какие-то перелицованные. Меня исключили из университетской жизни, а его врачи, напротив, вернули к жизни, из университета которой он сам пожелал себя исключить. – Владимир усмехнулся. – Каких только совпадений, однако, не случается…

Мы вышли на Базарную площадь. Осмотрелись.

– Эх, жалко, мельника с нами нет, – неожиданно сказал Ульянов. – Именно здесь и именно в это время я предполагал подвергнуть его некоторому испытанию. Обидно, что оказался таким дилетантом в дорожных делах, – я всерьез считал, что мы сможем вернуться в Кокушкино сегодня же. Ну что же, Николай Афанасьевич, давайте ведите меня в гостиницу. Мысленно я вам уже ранее подчинился, а на словах говорю это только сейчас. Да и поесть, конечно же, не мешало бы.

– Здесь недалеко, – ответил я. – А знаете, как называется гостиница?

– Да уж не иначе как «Шумбут-сарай» какой-нибудь.

– Нет, не угадали. По маленьким речушкам не только улицы, но и гостиницы не называют. А вот большие реки – другое дело. Здесь у нас Кама-матушка течет. Значит, и гостиница – «Кама». Нумера, кстати, вполне приличные, и трактир там совсем недурной. А кстати, Владимир, что это за испытание вы упомянули? Которому вы хотели подвергнуть нашего мельника?

– Хотел – и подвергну, – очень серьезно сказал Ульянов. – Только завтра, когда в обратный путь двинемся. Испытание, которое либо продемонстрирует, что Яков Паклин – совершенно невиновный человек, либо укажет, что он-то и есть убийца.

Глава восьмая,

в которой мы знакомимся со словоохотливым провизором

«Кама» – гостиница уездная, но, по чести говоря, она иной губернской может назидание дать. Постели чистые и свежие, в нумерах ухожено, везде хорошо протертые лампы, у меня в комнате оказалась так даже висячая, по стенам олеографии, полы натерты воском, на подоконниках герани, в коридорах каразейные дорожки. Трактир при гостинице также приличествующий – мы там вечером с Владимиром отменно поужинали, но, разумеется, без фортаплясов, как выразился бы граф Толстой. Вот только цены за нумера не уездные, а самые что ни на есть губернские. Изрядную часть моих денег съели эти цены, кусачие, как… да как клопы, черт бы их побрал!

Клопы, доложу я вам, – это казнь египетская нашей российской жизни. Сколько ни бывал я в разных больших и малых городах, в селах и деревнях, где бы ни жил, где бы ни останавливался – ни разу еще не было случая, чтобы без клопов дело обошлось. И ведь клоп – паразит мелкопакостный, если в кровать не залезет изначально, так потом, в расцвете ночи, всенепременно с потолка свалится, чтобы найти щелочку в простынях-одеялах и присосаться к теплому человеческому телу. Вот, когда давеча собирался я в дорогу, все думал о мелочах и о том, что в спешке какую-нибудь ерунду обязательно забудешь, а потом без этой ерунды будешь чесаться. Как в воду глядел! Нет чтобы порошка персидского захватить – никакой клоп не тронул бы, да куда там!.. Это дома у меня паразиты повыведены, а в уездной гостинице им полное раздолье.

В общем, всю ночь я чесался да клопов давил, утром же встал злой и невыспавшийся. Кажется, Владимира постигла та же маета – когда мы встретились в умывальной, на нем лица не было. Точнее сказать, лицо было, но в мелких красных точках и очень постное. Настроение у нашего студента тоже было не скоромное – и не только клопы, думается, были тому виной; мнится мне, его сильно уедала совесть: очень не хотелось гордому молодому человеку быть на моем иждивении, но тут уж ничего не попишешь – деваться ему было некуда.

Позавтракать мы решили в ямщицкой чайной на Крепостной улице – той самой чайной, которую держит двоюродный брат Паклина. Видел я и самого этого брата: солидного вида мужичина в зеленой вязаной фуфайке, меховом жилете и полосатых шароварах, заправленных в сапоги. Тоже, кстати говоря, рыжий, как и Яков Паклин, – порода, видно, у них такая, игреневая.

Поели мы плотно – впереди целый день в пути, когда еще доведется сесть за обед. Фриштык наш состоял из вкусного русского пирога с мясным фаршем, пампушек с медом и крепкого, хорошо настоянного чаю.