— А вот и Тиффи, — шепнула она. — И мы идем домой.

Здесь-то я и должна столкнуться с Королевой, подумала Тиффани. Но не было ни крика ярости, ни взрыва магии… ничего.

Только жужжание пчел вдали, шорох ветра в траве, да икота и всхлипы Вентворта, который был так стиснут в ее объятиях, что ему не хватало воздуха реветь.

Сейчас она заметила, что на дальней стороне кущей находится ложе из листьев, окруженное склонившимися цветами. Но на этом ложе никого не было.

Это потому, что я у тебя за спиной, — сказал голос Королевы на ухо Тиффани.

Она быстро повернулась.

У нее за спиной никого не было.

Все так же у тебя за спиной, — сказала Королева. — Это мой мир, детка. Ты никогда не будешь такой быстрой, как я. Ни такой ловкой. Зачем ты пытаешься отнять у меня моего мальчика?

— Он не твой, а наш! — ответила Тиффани.

Ты его никогда не любила. У тебя сердце как маленький комочек снега. Мне видно это.

У Тиффани на лбу появилась морщинка.

— Любовь? — сказала она. — А при чем это здесь? Он мой брат! Мой брат!

— Да, это так по-ведьмовски, не правда ли, — сказал голос Королевы. — Эгоизм. Мое, мое, мое. Все, что заботит ведьму, это «мое».

— Ты его украла!

— Украла? Ты имеешь в виду, что ты им владела?

Второй Помысел сказал Тиффани: она выискивает твои слабые места. Не слушай ее.

— Ах, у тебя есть Второй Помысел, — сказала Королева. — Ты думаешь, что это тебя делает очень большой ведьмой, не правда ли?

— Почему ты не показываешься мне? — спросила Тиффани. — Боишься?

— Мне бояться? — сказала Королева. — Чего-то такого, как ты?

И возникла прямо перед нею. Королева была гораздо выше Тиффани, но такая же тоненькая; ее волосы — длинны и черны, лицо бледно, губы вишнево-алы, одежда из черного, и белого, и красного. И во всем этом было, самую чуточку, что-то не то.

Второй Помысел сказал Тиффани: это потому, что она совершенство. Полное совершенство. Словно кукла. Никто реальный таким совершенным быть не может.

— Это не ты, — проговорила Тиффани с полнейшей уверенностью. — Это всего лишь твой сон о себе. Это вовсе не ты сама.

Улыбка Королевы исчезла на миг, а потом вернулась — напряженной, натянутой.

— Какая грубость, а ты ведь со мной едва знакома, — сказала она, усаживаясь на ложе из листьев. И слегка похлопала по нему рядом с собой. — Садись же. Стоять друг против друга — это как-то враждебно. Я отнесу твои дурные манеры на счет простой дезориентации. — Она улыбнулась Тиффани дивной улыбкой.

Посмотри, как движутся ее глаза, сказал Тиффани Второй Помысел. Вряд ли она пользуется ими, чтобы тебя видеть. Они лишь очаровательные украшения.

— Ты вторглась в мой дом, убила нескольких моих питомцев и в целом вела себя недостойно, постыдно. Впрочем, я понимаю: ты слишком пошла на поводу у подрывных элементов…

— Ты украла моего брата, — сказала Тиффани, крепко прижимая к себе Вентворта. — Ты вообще все крадешь. — Но собственный голос прозвучал в ее ушах слабым и тоненьким.

— Он бродил одиноко, потерявшись, — ответила Королева спокойно. — Я отвела его домой и утешила.

И вот что было в голосе Королевы, вот что в нем было самое главное: он говорил тебе, дружелюбно и понимающе — я права, а ты нет. И это, в сущности, не твоя вина. Возможно, вина лежит на твоих родителях, или на какой-то скверной пище, которую ты ела, или виновато какое-то событие — столь ужасное, что ты начисто выбросила его из памяти. Это была не твоя вина, Королева все понимает, потому что ты — вполне милый, славный человек. Дело просто в том, что все эти дурные влияния заставили тебя делать неправильный выбор. Если ты сможешь осознать это, Тиффани, мир станет счастливее…

…этот холодный мир, охраняемый чудовищными тварями, где ничто не созревает и не растет, сказал ее Второй Помысел. Мир, где все решает Королева. Не слушай.

Тиффани нашла в себе силы попятиться на шаг.

— Неужели я чудовище? — сказала Королева. — Я всего лишь хотела, чтобы кто-то был рядом…

И Второй Помысел Тиффани, затопленный, вязнущий в дивном голосе Королевы, произнес: Мисс Женпола Робинсон…

Она пришла много лет назад и работала с тех пор у фермеров домашней прислугой. Говорили, она выросла в Тявкинском Приюте для Неимущих. Рассказывали, что в этом приюте она и родилась, после того, как ее мать явилась туда во время жуткой грозы, и хозяин записал в большом черном журнале: «Мисс Робинсон, дитя жен. пола». Молодая мать была не очень сообразительной и вообще она умирала, и решила, что так назвали младенца. Как-никак, это была запись в большой книге официального вида.

Мисс Робинсон теперь была уже довольно пожилой, всегда мало разговаривала и мало ела, но ее никогда нельзя было застать без работы. Никто не сравнился бы в мытье полов с Мисс Дитя Женполой Робинсон. У нее было худое лицо с кулачок, острый красный нос и худые бледные руки с красными костяшками на кулаках, и она этих рук никогда не покладала. Работать Мисс Робинсон умела.

Тиффани мало что понимала в происходящем, когда случилось преступление. Женщины говорили об этом, собираясь по две — по три возле калиток, и руки у них были сплетены под грудью, и они прекращали разговор и смотрели оскорбленно, если мимо шел мужчина.

Тиффани ухватывала обрывки разговоров, но иногда они состояли сплошь из обиняков: «своего собственного у бедолаги-то и не было никогда, она же не виновата, что худющая, как швабра». И «говорят, нашли ее, а она обнимает его и говорит — мой». И «в доме полно было детских вязаных вещичек, она их наделала!» Вот это последнее было для Тиффани особенно загадочным, потому что говорилось таким тоном, как будто «в доме полно было человеческих черепов!»

Но все соглашались в одном: «Такого мы не потерпим. Преступление — оно и есть преступление. Надо сообщить Барону».

Мисс Робинсон украла младенца по имени Пунктуалити Риддл, которого молодые родители очень любили, хоть и выдумали такое имя. (Они рассуждали так, что если детям дают имена разных добродетелей — Вера, Надежда, Любовь — чем плохо умение везде успевать вовремя?)

Ребенка оставили на дворе, в колыбельке, и он исчез. Были обычные поиски, слёзы, а потом кто-то упомянул, что в последнее время Мисс Робинсон стала носить к себе домой больше молока…

Это было похищение. На Мелу стояло не так уж много заборов и дверных запоров. Кражу, какую бы то ни было, воспринимали очень серьезно. Если нельзя будет на пять минут повернуться спиной к своему добру, до чего мы дойдем? Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление.

До слуха Тиффани долетали обрывки споров, что шли по всему поселку, но некоторые фразы проскакивали снова и снова. «Она ничего плохого и в мыслях не держала, бедная. Она всегда была работящая, никогда не жаловалась. Она не в себе. Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление».

И вот сообщили Барону, и он устроил суд в Большом Зале, и пришли все, кто мог отлучиться с пастбищ на холмах — в том числе Мистер и Миссис Риддл, она со встревоженным видом, он с решительным — и Мисс Робинсон, которая только смотрела в землю, сложив на коленях руки с красными костяшками на кулаках.

Вряд ли это получился суд. Мисс Робинсон не совсем ясно понимала, в чем ее обвиняют. И Тиффани казалось, что все остальные тоже не совсем понимают. Они не знали наверняка, зачем пришли сюда, и собирались это выяснить.

Барону тоже было неловко. Закон гласил ясно: кража — очень скверное преступление, а украсть человека — и того хуже. В Тявкине была тюрьма, прямо рядом с Приютом для Неимущих. Говорили, они даже дверью соединены. Туда и дорога ворам.

Барон был не великий мыслитель. Его род правил Мелом, применяя способ: не менять образ мыслей ни по какому поводу, в течение сотен лет. Барон слушал, барабанил пальцами по столу, смотрел на лица людей и выглядел так, словно сиденье кресла у него жутко горячее.

У Тиффани было место в первом ряду. Она сидела там, когда Барон начал оглашать свой вердикт, эм-м-мкая и н-н-нукая, пытаясь не произнести те слова, которые он вынужден был сказать, и тут отворилась дверь зала, и трусцой вбежали Гром с Молнией.