Ханс столь порывисто вскочил на ноги, что опрокинул свою чайную чашку, однако Штеффи не дала ему время на размышления и, схватив его за запястье, притянула вплотную к софе. И не успел наш молодой красавчик даже глазом моргнуть, как мы уже всё организовали, и теперь его мускулистый, короткий и белый как снег пестик заплясал перед нашими губами. Мы приобняли нашего юного друга каждая за одну ягодицу, он откинулся далеко назад и закрыл глаза. Его дрожащие руки лежали у нас на головах, пальцы судорожно сжимались, и в какой-то момент Штеффи ойкнула, потому что он в порыве страсти вырвал ей целый клок волос. Но об этом было тотчас забыто, ибо мы со Штеффи увлечённо занимались совсем другим. Это было сладкое лакомство. Не каждому для первого раза достаётся сразу два таких изысканных язычка. Мы лизали наперегонки, Штеффи держала стебель, я взяла в работу яички, и таким образом у Хансля внизу не осталось местечка, куда бы ни добрались наши любезные язычки. Когда симпатичный стебель начал пульсировать и подозрительно вздрагивать, Штеффи откинулась на софу во всю её длину. При этом она проявила чудеса ловкости, потому что юбка взлетела вверх как бы самопроизвольно. Она прикрыла ладонью глаза и тяжело дышала. Я ещё раз-другой нежно забрала в рот линейку Ханса, чтобы сделать её как можно более скользкой, а затем так толкнула его, что, задев за край софы, он без дополнительных приглашений сам приземлился на Штеффи. Та чуть заметно приподняла попу ему навстречу, и юный Ханс воткнулся, как говорится, по самую рукоятку.
Безучастно наблюдать за происходящим было выше моих сил, поскольку у меня уже несколько дней кряду ничего не было. Я бросилась на то место софы, которое эта парочка оставила свободным во время своей призовой штамповки, и устроилась на боку. Потом просунула одну руку под зад Штеффи, которая подпрыгивала и подмахивала как угорелая, другой рукой я ухватила Ханса за основание яичек и прижала оба друг к дружке. Положив голову на бедро Штеффи, я принялась изо всех сил, на какие была способна, лизать Хансу яички и ту часть стебля, которая время от времени выходила из Штеффи. Оба зарычали от наслаждения, так умело стимулировал их траханье мой язык, и я тоже с этой минуты ничего не видела и не слышала, только вкушала сок обоих и едва могла дышать. Мы пришли почти обморочное состояние, ничего не видели и не слышали... Как вдруг раздался страшный шлепок, и Ханс как пушинка слетел вниз. Ещё в полном помрачение взглянув в ту сторону, я увидела, что Ханс корчится на полу. Перед софой собственной персоной стоял Ксандль! Он непредвиденно рано вернулся из поездки, и первым делом, естественно, направился ко мне. Его лицо посинело от ярости, жилы на лбу вздулись как верёвки, и большие густые усы дрожали. Он внушал неподдельный ужас.
Ханса и след простыл. Бедняга от богатырской оплеухи, должно быть, ошалел совершенно. Он позабыл фуражку, а свой несчастный, капающий хвост он, вероятно, додумался спрятать в штаны только на улице.
Ксандль сжимал кулаки и по-прежнему ничего не говорил. Штеффи, в глазах которой стояли слёзы, но не от страха, а от пережитого удовольствия, стала совершенно серьёзной, опустила юбки и посмотрела Ксандлю прямо в глаза. Куражу в ней всегда было, хоть отбавляй, и она говорила так, как бог на душу положит. Вот и теперь она с вызывающей грубостью и совершенно спокойно сказала Ксандлю:
– Господин фон Ферингер, один раз не считается, как вы сами в недавнем прошлом так красиво говорили Пепи! Такой старый хрыч как вы должен только радоваться, когда за свои деньги получает в пользование шикарную давалку и может совать свой ключ в скважину, когда только вздумается! Разве не правда, что недавно во время посещения винного ресторана вы позволили своим друзьям пудрить меня и Пепи так, что у нас задницы до сих пор трещат, это по-вашему были пустяки! А наша сестра, значит, не смеет даже глядеть на других! Пеперль, если тебе потребуется, ты знаешь, где Штеффи живёт! Я думаю, в этом вскоре возникнет необходимость, сервус, коптильных дел мастер!
Она уже скрылась за дверью, а Ксандль всё стоял, точно его обухом по голове ударили. А я чувствовала себя ещё настолько обалделой, что, скорчившись, могла только сидеть на краю софы и думать о том, что вот сейчас всё для меня пойдёт прахом.
Ксандль заговорил с кажущимся спокойствием, но было видно, что внутри у него всё кипит и клокочет:
– Итак, сейчас же собирай свои шмотки и выметайся отсюда прочь. То, что я подарил, можешь оставить себе! Но чтобы через четверть часа и духу твоего здесь не было!
Квартира, мебель, всё принадлежало Ксандлю. Пока я, не проронив ни слова, одевалась, Ксандль, стоя ко мне спиной, произнёс:
– Ты, конечно, заслужила парочку хороших оплеух, но я баб не бью. Своих оплеух ты и без того ещё получишь достаточно!
Да, в этом он оказался, к сожалению, прав! Я была в ярости, швырнула цепочку с медальоном ему под ноги, взяла кружевной зонтик и флорентийскую шляпку, и направилась к дверям.
Ксандль всё же, видимо, колебался. Он ринулся, было, за мной, однако остался стоять у окна, поворотившись ко мне широким загривком, и не проронил больше ни слова. Тогда я просто вышла на улицу. В сумочке у меня ещё оставалось десять гульденов. Неторопливо шагая в сторону Хернался, где жила Штеффи, я сглотнула несколько слезинок, скативших к уголкам моего рта, но сделала это исключительно из упрямства. Я молода, элегантна, и уж как-нибудь перебьюсь! На белом свете полно коптильщиков, да и других мужчин тоже. Однако нельзя не признать, что Ксандль повёл себя благородно, не устроив мне скандал перед Штеффи. Только теперь я смогла всё действительно ясно себе сформулировать. Если мужчина зрелого возраста берёт себе молоденькую, он должен платить, совершенно независимо от того, исполняет ли он сейчас один номер или этих номеров много. Но если он, кроме того, требует ещё и верности, то он просто кретин. Потому что молодые люди уже чисто биологически составляют единое и неразрывное целое, и женщина с таким горячим темпераментом как у меня, одним-единственным членом не обойдётся. Природа рано или поздно заявляет свои права и диктует поступки, даже если кто-то выложил много сотен. Но от Ксандля я не приму больше ни единого крейцера, я слишком горда. Мужчины всегда почему-то думают, что они должны всем пользоваться одни, а наша обязанность дожидаться, пока господин соизволит! Но для того, чтобы так поступала я... ни у кого не найдётся достаточно денег!
Время, которое мне пришлось пережить после того, как я ушла от Ксандля, оказалось, надо признать, самым скверным периодом моей жизни. К счастью продолжалось оно не слишком долго.
Ребёнком и уже в подростковом возрасте я ведь никогда ничего особенно хорошего не имела, и именно поэтому думала, что по-другому и не бывает. Но нынче я уже попривыкла к благополучной жизни и знала, что в красивом платье, спрыснутая каплей дорогих духов, ты в собственных глазах сразу совершенно преображаешься. Если человек обладал чем-то, а потом всё потерял, то он ощущает эту потерю с удвоенной силой. Но я мужественно преодолела разразившийся кризис и ни у кого не просила милостыню. Да и к кому бы я могла обратиться? В ту пору я уже знала многих мужчин, среди которых встречались и очень «отзывчивые», но ни перед одним из них я не хотела показаться в столь плачевном виде и выслушивать сочувственные речи. Нет, я бы этого никогда не перенесла. Долгие годы моей весьма переменчивой жизни у меня ничего не было, кроме моего тела, и я всего сумела добиться только благодаря ему. Однако я никогда не причитала и не сокрушалась по этому поводу. Что же касается людей из моего прошлого, то, во-первых, я совершенно потеряла их из виду, а во-вторых, они были бедными людьми, которые сами ничего не имели. Мои братья и двоюродные сёстры разъехались кто куда, я даже не знала, все ли они остались в Вене. И многие наверняка уже обзавелись семьями и теперь вынуждены считать каждую копейку. В ту давнюю пору я была рада, если в пять часов пополудни мне удавалось добыть небольшую порцию гуляша, которая одновременно составляла для меня завтрак и обед, но я никогда тем не менее не впадала в уныние. К «подругам» своих первых шагов на стезе проституции я пошла бы в последнюю очередь... они бы только страшно обрадовались тому, что я сейчас «упала в канаву», только зло бы надо мной посмеялись! Таким образом от Ксандля я направилась прямо к Штеффи, которая, как я уже говорила, проживала в Херналсе. Она встретила меня совершенно спокойно и очень весело: