На лице миссис Уэлч появилось такое выражение, будто ее вот-вот вырвет; Диксон снисходительно поклонился ей. (Он где-то вычитал, что удача делает человека скромным, терпимым и добрым.) Инцидент был бы исчерпан, если бы Диксон не увидел, что, кроме Бертрана и Уэлча, здесь присутствуют соломенная шляпа и берет. Шляпа, однако, была на голове Бертрана, а берет на Уэлче. В этих уборах они стояли как окаменевшие, выкатив глаза, и напоминали Андре Жида и Литтона Стрэчи, вылепленных из воска рукой подмастерья. Диксон гордо выпятил грудь, готовясь обдать их уничтожающим презрением, но тут же согнулся в приступе хохота. Походка его утратила твердость, весь он как-то обмяк, будто в него всадили нож. Кристина тащила его за руку, но он остановился среди группы Уэлчей, медленно сгибаясь, как от боли, очки его затуманились, рот раскрылся, словно в мучительной агонии.

– Вы… – произнес Диксон. – Он…

Уэлчи шарахнулись в сторону и стали торопливо усаживаться в машину. Испустив стон, Диксон позволил Кристине увести себя. Сзади неслись скрежет и вой уэлчевского мотора.

Но Диксон и Кристина уходили все дальше, и скрежет становился все слабее, пока его не поглотили уличный шум и их собственные голоса.