Разумеется, нельзя принимать всерьёз и историческо-философские изыскания Одинокова. Все его рассуждения о «русской национальной идее» или «новом мифе о Чехове» являются пародиями, ироническими стилизациями или провокациями-анакризами, но ни в коем случае не моноидеологическими конструкциями. Неслучайно сам Одиноков несколько раз говорит о том, что из произведений русских писателей нельзя черпать фактические сведения. И поскольку «Бесконечный тупик» это роман, то и никакой ИНФОРМАЦИИ там нет. Например, рассуждения Одинокова о масонах как две капли воды похожи на специально перевёрнутые объяснения планировки и расцветки комнат слепому герою набоковской «Камеры-обскуры». В качестве символической фигуры русского масона он изображает П.Н.Милюкова, «приват-доцента Московского университета с набухшим от крови шнурком пенсне». Однако хорошо известно, что в первом составе Временного правительства масонами были 10 министров, а немасоном только один – министр иностранных дел Павел Николаевич Милюков. Милюков никогда не принадлежал к сообществу франкмасонов, этой таинственной организации, участие которой в русской революции объясняется, впрочем, вполне прозаическими причинами.

Такой же «перевёрнутый» характер имеет и одиноковский «антисемитизм». Уже эпизод с «вешалкой» достаточно двусмыслен, так как на самом деле является реминисценцией хорошо известного стихотворения Осипа Мандельштама:

Жил Александр Герцевич,

Еврейский музыкант.

Он Шуберта наверчивал,

Как чистый бриллиант.

…

Нам с музыкой-голубою

Не страшно умереть,

А там – вороньей шубою

На вешалке висеть.

Всё, Александр Сердцевич,

Заверчено давно…

Брось, Александр Скерцевич,

Чего там, всё равно…

Одиноков борется не с евреями, к которым он совершенно равнодушен, а с собственной униженностью и с некоторыми частями своего "я", которые кажутся ему абстрактно-рассудочными, скептическими и лишёнными творческого начала. Если автор заявляет, что «мне никто не интересен, кроме меня как русского», то к этому можно добавить, что точно так же он интересен себе «как еврей». «Русскость» и «еврейство» это просто символические обозначения творческого и регрессивно– схоластического начала одиноковского ума. Отношение к реальной дилемме русского и еврейского сознания они имеют весьма косвенное. Возможно, биологически Одиноков и русский (хотя я совершенно бы не удивилась, если бы он оказался евреем, немцем, поляком или, как он говорит, марсианином). Но в духовном смысле Одиноков совершенно безнационален, поэтому «национальное» для него просто лишено смысла. Если некоторые характеристики элементарных частиц, непередаваемые в терминах макромира, называют «очарованностью» и «странностью», то Одиноков некоторые недоступные ему на уровне сознания части своего внутреннего мира назвал «русскостью» и «еврейством».

Более того. Все высказывания Одинокова о русских и евреях есть утончённая форма издевательства над национализмом, ибо построены в виде абсолютной оборачиваемости. Например, говоря о различии между еврейским и «арийским» подходом к понятию ценности, он заявляет:

«Золото обладает ценой, и поэтому это золото, и золото это золото, и поэтому оно ценно. На таком уровне, на уровне мистики денег отличия в сущности нет, его невозможно понять, но в более сложных областях человеческого духа эти два отношения к ценностям начинают катастрофически расходиться и на вершине становятся антиподами».

Вершина здесь – это, видимо, отношение к Богу. Еврейская точка зрения: Бог совершенен, и поэтому я испытываю к Нему совершенное чувство, совершенную любовь. «Арийская» точка зрения: я испытываю к Богу совершенную любовь, и поэтому Бог совершенен. Как я ни ломала голову, так и не смогла понять: в чём же здесь разница? По-моему, её здесь так же нет, как и в случае с золотом. И лишь потом я догадалась, что Одиноков тут шутит. Такой же шуткой о «курице и яйце» является, например, и утверждение о «стилизованном релятивизме» Льва Шестова. Ведь с таким же успехом можно сказать, что еврейская релятивность, выразившаяся в философии Шестова, опошлена русскими (то есть самим Одиноковым).

К какому же жанру относится «Бесконечный тупик», произведение столь двусмысленное и противоречивое? Используя термин литературоведения Бахтина, можно сказать, что перед нами типичная «меннипеева сатира». Согласно концепции Бахтина, первоначальная элементарная выделенность литературных жанров (эпос, лирика, трагедия, комедия и т. д.) в процессе развития сплетается в единую ковровую ткань синтетического «карнавального жанра», характерного для наиболее зрелых культур (например, для культуры эллинизма).

Карнавальная литература носит название менниповой сатиры (сатуры) по имени философа-киника III в. до н. эры Меннипа из Гадары. Впоследствии традиции Меннипа развивали Лукиан, Варрон, Сенека, Петроний. Меннипеи характерны для позднесредневековой культуры (например, во Франции ХVI века), для творчества Достоевского («Дневник писателя»). Этот же жанр развивает в своём творчестве и Одиноков. В «Бесконечном тупике» легко прослеживаются основные признаки меннипеи. Ниже я даю признаки меннипеи по Бахтину и иллюстрирую их конкретными примерами из книги Одинокова.

1. «Меннипея полностью освобождается от мемуарно-исторических ограничений, она свободна от предания и не скована никакими требованиями внешнего жизненного правдоподобия. Меннипея характеризуется ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ СВОБОДОЙ СЮЖЕТНОГО И ФИЛОСОФСКОГО ВЫМЫСЛА. Этому нисколько не мешает то, что ведущими героями меннипеи являются исторические и легендарные фигуры…»

Героями «Бесконечного тупика» являются крупнейшие русские писатели и философы: Соловьёв, Розанов, Бердяев, Толстой, Чехов и др. Отнесение книги Одинокова к жанру менниповой сатиры позволяет понять стилистическую обусловленность превращения этих людей в гротескные маски, имеющие ровно столько сходства с реальностью, сколько необходимо для успешной смеховой идентификации. Одиноков здесь очень точно следует канонам жанра.

2. «В меннипее самая смелая и необузданная фантастика и авантюра внутренне мотивируются, оправдываются, освящаются здесь чисто идейно-философской целью – создавать ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СИТУАЦИИ для провоцирования и испытания философской идеи – слова, ПРАВДЫ, воплощённой в образе мудреца, искателя этой правды … фантастика служит здесь не для положительного ВОПЛОЩЕНИЯ правды, а для её искания, провоцирования и, главное, для её ИСПЫТАНИЯ».

Образом мудреца, «Меннипа» в нашем случае является лирический герой Розанов-Одиноков, находящийся в постоянном и крайне напряжённом контакте с жуткими масками «масонов» и «немецких шпионов». Этот бредовый миф провоцирует читателя на отказ от устоявшихся стереотипов мышления, путает его и дезориентирует. И в конце концов поверх стёртой программы Одиноков нашёптывает неуловимый контур собственного религиозно-мистического мироощущения. При этом «одиноковщина» не декларируется, а находится в постоянном процессе динамического опровержения.

3. «Очень важной особенностью меннипеи является органическое сочетание в ней свободной фантастики, символики и – иногда – мистико-религиозного элемента с крайним и грубым (с нашей точки зрения) ТРУЩОБНЫМ НАТУРАЛИЗМОМ».

Идеальным примером подобного сочетания является «капустная теория» Одинокова, где в хамски-глумливой форме автор высказывает свои сокровеннейшие мысли, служащие костяком его философско-религиозной системы.

4. «Смелость вымысла и фантастики сочетается в меннипее с исключительным философским универсализмом и предельной миросозерцательностью. Меннипея – это жанр „последних вопросов“. В ней испытываются последние философские позиции. Меннипея стремится давать как бы последние, решающие слова и поступки человека, в каждом из которых – весь человек и вся его жизнь в целом».

Всё в книге Одинокова подлежит философскому перетолкованию и «выстраи-ванию». Характерным примером «последнего слова и поступка» является «ве-шалка» – смешной бытовой эпизод, который переосмысляется с позиций метафизических и религиозных и превращается в некую жизненную точку, фокус всей предыдущей и последующей жизни лирического героя.