Джек разрывался пополам. С одной стороны, он верил, что это Клаудия, с другой стороны, подозревал, что дело нечисто. У девушки такого же сливочного цвета кожа, такая же гладкая; так же выдвинута вперед челюсть, такие же выдающиеся скулы – лицо для крупных планов, он всегда так говорил. Клаудии надо было идти в кино, несмотря на проблемы с весом; у нее такое лицо! Какая глупость – зарыться в театр, где это лицо никто не увидит, частенько говорил ей Джек.

Призрак Клаудии вышел из туалета, подошел к Джеку и уткнулся носом ему в шею.

– Я даже по запаху твоему соскучилась, – сказала она.

– У призраков есть обоняние? – спросил он.

Он взял ее за плечи, вытянул руки и заглянул в глаза – такие же желто-карие, как и были, словно полированное дерево, как у львицы. Но что-то в ней не так, она, конечно, похожа на былую Клаудию, но не совсем. Она, во всяком случае, моложе Клаудии, какой ее помнил Джек, даже если бы она умерла в тот же день, когда он видел ее последний раз, даже если смерть и правда молодит. Но тут еще кое-что.

– Я тут подумал, Клаудия… – начал он; даже сейчас, когда она стоит на расстоянии вытянутой руки от него, Джек чувствует исходящий от нее жар. А ведь призракам полагается излучать холод! – Со дня смерти мамы я думал: если у человека на теле при жизни была татуировка, она останется у него, когда он превратится в тень?

Она снова улыбнулась – и опять не совсем так, как помнил Джек. Зубы у Клаудии никогда не были такими белыми. Девушка неторопливо подняла юбку, не спуская с него глаз – взгляд соблазнительницы. В самом деле, вот он, на внутренней поверхности бедра (которое еще пухлее, чем помнил Джек), китайский скипетр, короткий меч, который значит «все будет так, как я захочу».

– Зажило не сразу, но сейчас все в порядке, – сказала девушка.

Неплохой скипетр, подумал Джек, ничего не скажешь, но мама-то работала куда лучше, да и рисунок, заимствованный ею у Пола Харпера, красивее.

– Настоящий, – сказала девушка, – не сотрешь. Чего ты ждешь, Джек, вперед, давай, потрогай его.

Голос и дикция те же, но лексика, стиль! Нет, говорила Клаудия не так – при ее-то образовании, при ее страсти к изысканным оборотам. Все эти «вперед», «давай» – Клаудия никогда не употребляла этих слов, не говоря уже о «сраный», о которое Джек споткнулся на лужайке.

Он все же прикоснулся к татуировке на внутренней поверхности бедра, у самой промежности, к фальшивому китайскому скипетру.

– Кто ты такая? – спросил он ее.

Девушка взяла его за руку и повела ее выше – туда, где не оказалось ни намека на трусики.

– Знакомое место, не так ли, Джек? Разве ты не хочешь туда, снова? Не хочешь снова побыть молодым?

– Ты не Клаудия, – сказал Джек, – Клаудия была совершенно чужда пошлости.

К тому же призракам не полагается испытывать сексуальное возбуждение, мог бы добавить Джек. Хотя кто знает…

– У тебя стоит, Джек, – сказала девушка, касаясь его.

– Бывает, у меня стоит даже во сне, – ответил он, словно эпизод с трансвеститом был просто репетицией в костюмах. – Это все ерунда.

– Довольно здоровая у тебя ерунда, надо сказать, – произнесла она и поцеловала его в губы. По этой части ей до Клаудии очень далеко, и все же Джеку потребовалась немалое усилие воли, чтобы не прикасаться к ней. А чтобы заставить ее убрать руки, ему нужно дать ей понять, что он догадался.

– Что скажет мама? – спросил он; кто же она, как не дочь Клаудии? – Сама мысль, что ты спала со мной! Мама не очень-то обрадуется, как думаешь?

– Мама умерла, – сказала девушка. – А я пришла мучить тебя; она была бы рада, если бы могла это знать.

– Мне жаль, что мама умерла, – проговорил Джек. – Не думаю, что она была бы так уж рада.

– Я не верю в призраков, – ответила девушка, – поэтому я здесь. Я не верю, что мама может являться к тебе тенью, но она так хотела! Вот я решила ей помочь.

– Как тебя зовут?

– Салли, в честь Салли Боллз. Мама так хотела сыграть ее – и ты тоже. Разве только ты сыграл бы ее лучше, так мне мама говорила.

– Отчего умерла мама, Салли? Когда?

– От рака, пару лет назад. Мне пришлось подождать, пока мне не исполнится восемнадцать – чтобы я имела законное право мучить тебя.

В самом деле, выглядит как девушка за двадцать, но и ее мать всегда выглядела старше своих лет.

– Тебе и правда восемнадцать, Салли?

– Как Люси, ведь ей было восемнадцать?

– Я не понял, про Люси что, весь мир знает?

– История с Люси – последнее, что мама про тебя услышала. Она умерла вскоре после этого. Может быть, благодаря этой новости ей было легче умереть без тебя.

Как и Люси, Салли ходила по Джекову дому с видом хозяйки. Она скинула туфли, босиком прошлась по борцовскому мату. На ней была бежевая блузка без рукавов из полупрозрачной ткани, сквозь нее Джек отлично видел ее лифчик, такого же цвета; юбка все время шелестела. Салли задержалась у его рабочего стола, прочла название лежавшего там сценария, взяла в руки записную книжку Джека.

– Мама так тебя и не разлюбила, – сказала она. – Все время думала, что было бы, останься она с тобой, завели бы вы детей или нет. Она очень жалела, что вам пришлось расстаться, но ей позарез нужны были дети!

Слово «дети» было сказано таким тоном, будто Салли детей ненавидела – или же сама не испытывала и сотой доли маминой потребности рожать и презирала ее за это.

Она плюхнулась на кушетку и раскрыла записную книжку Джека; он сел рядом.

– У тебя есть братья или сестры, Салли?

– Издеваешься? Мама родила четверых детей, одного за другим. Мне-то как повезло, я оказалась первая! Выиграла почетное звание няни.

– А папа?

– Папа как папа. После тебя мама была готова выскочить за первого встречного – тот должен был только пообещать работать оплодотворителем. Вот папа и оказался этим первым встречным, жалкий неудачник.

– Почему ты называешь его жалким неудачником?

– Потому что ему пришлось ходить с мамой на все твои фильмы! Он просто кайф ловил в кино, понимаешь, о чем я? Ну, я тоже все твои фильмы видела – когда подросла; разумеется, в компании мамы и папы. Она все рассказала ему про тебя. А потом – мне. Про вашу поездку на Торонтский кинофестиваль, про твою маму, про татуировку, которую она ей сделала, про то, как ты заставил ее показать татуировку таможенникам – отличная, кстати, история. Про то, как она подарила тебе подцепленный у капитана Феба триппер, когда ты играл Эсмеральду-трансвестита в «Горбуне из Нотр-Дама», про то, как ты всю душу из нее за это вынул, хотя сам был любитель погулять налево.

– А папа любил маму?

– О, он ее боготворил! Мама превратилась в сущую корову, совсем перестала за собой следить, и всем было ясно, что тебя она так и не забыла. Но папа всегда был у ее ног.

– Ты такая красивая, Салли, – сказал ей Джек. – Ты так похожа на маму, я сначала и правда поверил, что ты Клаудия. Правда-правда, я в самом деле решил, что ты ее призрак.

– Я отличный призрак, можешь не сомневаться, Джек.

Она не смотрела на него, а листала записную книжку, словно искала чей-то номер телефона, а потом вдруг вернулась в начало и стала маминым голосом, каким та говорила со сцены, зачитывать имена, по алфавиту.

– Милдред Ашхайм, она же Милли, – вкрадчиво произнесла Салли, – ты трахал ее, Джек? Ты до сих пор ее трахаешь?

– Нет, никогда.

– Вот оно что. Смотри-ка, тут еще одна Ашхайм, Мира. Зачеркнута. Ну, раз зачеркнута, то ясно – ты ее трахал, а потом бросил.

– Я никогда не спал с ней. А зачеркнул потому, что она умерла. Салли, это плохая игра, прекрати.

– Но она знай себе читала; листнув немного вперед, она заметила имя Лючии Дельвеккио.

– О, даже мама говорила, что ты просто обязан был ее трахнуть, – сказала Салли. – Мама видела вас в кино и потом сказала, что с такой женщиной ты не можешь не переспать.

Джеку надо было отобрать у нее книжку тут же, но он промедлил. Салли вернулась к алфавитному порядку; когда она дошла до буквы «Г», было уже поздно – катастрофа стала неотвратимой. Доктор Гарсия, конечно, скажет потом, что главную ошибку Джек совершил раньше – когда сел рядом с Салли; этого делать ни в коем случае не стоило.