Его осаждали два человека – не очень хороший канадский писатель Дуг Максвини и уважаемый французский кинорежиссер Корнелия Лебрен; они очень хотели, чтобы Джек сыграл в их фильме про знаменитый «Взрыв в Галифаксе» 1917 года. Судя по всему, они никак не могли найти денег на съемки, не пригласив настоящую звезду, а сценарий был необычный, поэтому им не всякая звезда годилась. Главный герой, видите ли, трансвестит, и конечно, в такой ситуации их выбор пал на Джека Бернса.

Потенциальный герой Джека, трансвестит-проститутка, теряет память в момент взрыва – его одежду срывает взрывной волной, сам он получает ожоги второй степени по всему телу и влюбляется в медсестру в госпитале. Сначала герой не помнит, что он – трансвестит-проститутка, но вы же понимаете – это было бы не кино, если бы он в итоге не начал вспоминать.

Джеку сценарий не понравился, но ему всегда было интересно узнать побольше про взрыв в Галифаксе, а равно поглядеть на город, где он родился. Кроме того, он был не прочь поработать с Корнелией Лебрен. Она была опытный и хороший режиссер, так что когда она позвонила Джеку и пригласила его в столицу Новой Шотландии, где сидела с Дугом Максвини и пыталась убедить его переделать убогий сценарий, Джек решил – вот он, шанс не только посмотреть на город, но заодно и внести вклад в утилизацию писанины Дуга.

Выиграв «Оскара», Джек отказался от сотни-другой предложений написать сценарий по какой-нибудь книге. Он много читал в поисках произведения, по которому ему захотелось бы сделать фильм, но тщетно – все сюжеты блекли на фоне истории, которую он сам рассказывал доктору Гарсия.

Бобу Букману Джек сказал, что возвращается на большой экран в качестве актера – но тут тоже стал весьма-весьма разборчив. Впрочем, идея снять фильм в Галифаксе в некотором смысле захватила его – интересно, не переживет ли он там еще пару-другую озарений «восстановленной памяти»? Вполне возможно, впрочем, вспомнит он, вероятно, лишь детские сны и страхи.

Вот в таком примерно расположении духа Джек и отправился в июне 2001 года на сеанс к доктору Гарсия. Было жарко, поэтому он не стал поднимать стекла, припарковав у дома психиатра свою «ауди».

Джек чувствовал себя на подъеме, тому была тысяча причин.

Уже три года он рассказывает свою историю доктору Гарсия и к этому дню описал ей свои повторные визиты во все европейские города, кроме Амстердама, притом ни разу не заплакав и не закричав. Он научился держать себя в руках – это доктору Гарсия, напротив, пару раз едва не потребовалась помощь (например, во время рассказа про Копенгаген).

Сейчас он с большим удовольствием собирается в Галифакс; наполовину оттого, что туда едет против воли доктора Гарсия. Ну и наконец – он только что получил новое письмо от Мишель Махер! А ведь он ничего не слышал о ней уже почти целый год, со времен ее ответа на его приглашение.

Джек решил, что «как бы молодой человек» взял дело в свои руки и запретил Мишель общаться с Джеком. И тут вдруг от нее пришло длинное письмо, очень подробное (хотя не очень эмоциональное). Разумеется, Джек показал его доктору Гарсия, той оно совсем не понравилось.

Джекова благодарность Мишель за то, что она провела бессонную ночь у телевизора, произвела эффект разорвавшейся бомбы – правда, прямо противоположный тому, на какой Джек рассчитывал. У Мишель и ее «как бы молодого человека» и в самом деле состоялся разговор на весьма повышенных тонах – на тему, разумеется, ее чувств к нему (или их отсутствию). Мишель ведь никогда ни с кем не жила. В ее старомодной картине мира если ты живешь с кем-то, то это означает брак и детей, а не эксперимент на предмет «а вдруг получится». И тут появляется Джек с его благодарностями, которые слышат не только Мишель и ее друг, а миллионы телезрителей; и «как бы молодой человек» настоял, чтобы они с Мишель таки зажили вместе. Она согласилась – хотя не стала выходить за него замуж и рожать детей.

«Как бы» – ее коллега, друг знакомого по медицинскому. Они очень похожи друг на друга, наверное, писала Мишель, слишком похожи.

– Все, буквально все в письме госпожи Махер, – доложила Джеку доктор Гарсия, дочитав, – говорит о том, что она человек, исполненный прагматизма. Ее подход к миру, к жизни, к человеческим отношениям, Джек, настолько противоречит твоему, насколько это вообще в принципе возможно.

Джек, однако, сделал из письма другие выводы. Для начала, «сожительства» не получилось; Мишель так описывала этот «эксперимент»: «год «серьезных» отношений, на которые я не могла смотреть серьезно». Она снова живет одна, у нее никого нет. Она опять свободна и поэтому может наконец поздравить Джека с победой, более того, приглашает его на обед – если, конечно, ему когда-либо случится быть в окрестностях Бостона.

«Я теперь понимаю, выдвижение на «Оскара» случается в жизни актера не каждый год, – писала она, – более того, я понимаю, что, получи ты другую номинацию, ты уже не станешь приглашать меня. Оглядываясь назад, я думаю, что моя жизнь стала бы на целый год счастливее, прими я в тот раз твое приглашение».

– В этой фразе заключен толстый намек, даже не намек, а почти требование переходить к активным действиям, ты не находишь, Джек? – утвердительным тоном провозгласила доктор Гарсия. Она не ожидала ответа, она заранее знала, что Джек такого же мнения.

Письмо заканчивалось так: «Später, vielleicht. Мишель».

– Джек, поможешь мне с немецким? – спросила доктор Гарсия.

– «Позднее, быть может», – перевел Джек.

– Хм, – произнесла доктор Гарсия; это был ее излюбленный прием маскировать важные моменты в разговоре.

– Я вполне могу по дороге домой из Галифакса заехать в Бостон, – сказал Джек.

– Сколько ей лет, тридцать пять? – спросила доктор Гарсия, словно не знала заранее ответа.

– Верно, она моя ровесница, – ответил Джек.

– Врачи, как правило, трудоголики, – сказала доктор Гарсия, – но Мишель неглупая женщина, она понимает, ее время уходит.

Черт, я же нарушил хронологический порядок! Надо было по-другому рассказывать ей про письмо, подумал Джек.

– С другой стороны, она же не из этих, которые спят и видят, как трахаются с Мэлом Гибсоном, так? – спросила доктор Гарсия.

– Она пригласила меня на обед! – сказал Джек.

– Хм.

Новых фотографий в кабинете доктора Гарсия не прибавилось; все три года, что Джек к ней ходил, набор оставался неизменным. Впрочем, для новых не было места, если только не выкинуть какие-нибудь старые.

– Если попадешь в беду в Галифаксе, звони мне, Джек.

– Никуда я там не попаду, – ответил он.

Доктор Гарсия отвернулась и долго смотрела на голубые буквы официального бланка, на котором Мишель написала и это свое письмо. Отдавая Джеку листок, она сказала:

– В таком случае позвонишь мне из Кембриджа, штат Массачусетс. Я готова спорить, Джек, – там ты обязательно попадешь в беду.

В хронологическом порядке Джек как раз дошел до «второго визита в Амстердам», как это называла мисс Вурц. Тяжелая история, что и говорить, поэтому, конечно, Джек изыскивал все возможности несколько отложить рассказ об этом городе доктору Гарсия. Он решил сделать это после возвращения из Галифакса и Бостона, надеясь, что предстоящая поездка еще сильнее поднимет ему настроение.

Выйдя в приемную, он увидел молодую мать, одну из пациенток доктора Гарсия; едва он появился, она начала рыдать в голос. Джек терпеть не мог, когда женщины начинают при виде его верещать.

Секретарь срочно проводила его к выходу; оглянувшись, Джек заметил, как другая молодая мать, а может, просто подруга или няня расплакавшейся особы пытается ее успокоить – рыдания перепугали детей, некоторые из них тоже заплакали.

Джек сел в свою «ауди» и спрятал письмо Мишель Махер в бардачок. Доехав до перекрестка Монтана-авеню и Четвертой улицы, он едва не попал в аварию, потому что увидел в зеркале заднего вида лицо Люси. Поняв, что Джек ее заметил, она сказала:

– Я плохо себя веду в ресторанах для взрослых, мне туда нельзя.