Как и Ротвейлер, Мира выделила в резюме Джека работу с Бруно Литкинсом. «Гей-коршун», как Джек называл про себя Бруно, оказался единственным известным лицом в его списке – никто иной не мог обеспечить ему работу.

– Я полагаю, на самом деле ты не трансвестит, ты просто знаешь, как выглядеть похожим на них, – сказала Мира.

– Именно так.

– Ну что же, Джек, как только до меня дойдут вести, что на рынке повышенный спрос на роли трансвеститов, я сразу тебя извещу.

Дети за столом явно раздражали Миру. Маленький мальчик лет шести-семи заказал себе хлопья с нарезанными бананами; получив заказ, он немедленно выложил оттуда все бананы и потребовал вместо них бекон, заказанный старшей сестрой, но та не собиралась давать ему ни кусочка.

– Милый, если ты хотел бекон, тебе следовало заказать его самому, – повторяла без конца мама.

– Вот, держи мои бананы, – сказал сестре брат, но та отказывалась принимать их в качестве эквивалента бекона (она вообще не собиралась меняться).

– Эй, смотри сюда, шкет, – грубо обратилась Мира к малышу. – Это тебе урок. Ты хочешь ее бекон, но тебе нечего ей предложить. Так сделки не заключают.

В киноиндустрии, как начал понимать Джек, всякое интервью – это кинопроба. Ты не знал, на какую роль пробуешься, ты выбирал себе роль сам – любую, какая в голову взбредет, – и играл ее. Джек посмотрел на девочку, которая не хотела делиться беконом. Лет девять-десять, на тарелке три кусочка. Вот, она будет мой единственный зритель, а оценивать игру будет Мира, и Мира это знает.

В «Бегущем по лезвию бритвы» Рутгер Хауэр играет блондина-андроида, того, который умирает последним. У него в руках – жизнь Харрисона Форда, но он сам умирает, и ему больше хочется поговорить с кем-нибудь, чем умирать в одиночестве.

«Я видел такие вещи, в которые вы, люди, и поверить не сможете», – говорит Рутгер Хауэр.

Вот эту сцену Джек и решил сыграть сейчас.

Избрав нужный тон, он обратился к девочке с беконом:

– Знаешь, у меня тоже есть младший брат. Он постоянно у меня все просил, все ему хотелось моих вещей; если у меня на тарелке лежал бекон, ему позарез требовался этот бекон, вот как твоему брату. Знаешь, я теперь думаю, надо было мне дать ему этот бекон, когда он просил, хотя бы кусочек.

– Почему? – спросила девочка.

– Понимаешь, я попал в аварию на мотоцикле, – сказал Джек и, потрогав себя за бок, скорчил гримасу, словно ему больно, и резко вдохнул, словно у него спазм; от неожиданности мальчишка даже проглотил кусок банана. – Рога вошли мне прямо сюда, прошили меня насквозь.

– Эй, это не застольный разговор, – сказала Мира, но ни дети, ни Джек-Рутгер ее в упор не видели.

– Я думал, у меня все в порядке, подумаешь, потерял одну почку, – объяснял Джек. – Видишь ли, всего у человека две почки, – обратился он к мальчику, – но достаточно, если у тебя работает одна.

– И что же с твоей второй почкой? – спросила девочка.

Джек пожал плечами, затем снова скорчился, словно от боли – видимо, после аварии даже этот жест давался ему с трудом. Сам Джек в этот момент вспоминал слова Рутгера Хауэра – «все эти моменты, все эти миги растают во времени, уйдут в небытие, как слезы, пролитые под дождем», а вслух сказал:

– Моя вторая почка не протянет и полугода.

– Время умирать, – сказала Мира Ашхайм, пожав плечами; разумеется, это была следующая реплика Рутгера Хауэра, его последние слова в фильме, ясно, Мира хорошо его помнила.

– Разумеется, я мог бы попросить брата отдать мне одну из его почек, – продолжил Джек. – Понимаешь, в моем организме приживется только орган, полученный от брата или сестры, но сестры у меня нет.

– Ну так попроси брата! – радостно нашла решение девочка.

– Ну да, видимо, так мне и придется поступить, – согласился Джек. – Но видишь ли, есть одна маленькая проблема. Я никогда, ни разу в жизни ничего не дал ему, когда он просил меня, – даже маленького кусочка бекона.

– А что такое почка? – спросил мальчик.

Сестра аккуратно переложила кусок бекона ему на тарелку, в хлопья, обложенные бананами.

– Вот, держи, – сказала она ему, – зачем тебе почка?

– Джек, как только до меня дойдут новости о неожиданном росте спроса на роли Рутгера Хауэра, я сразу тебя извещу, – сказала Мира, но Джек знал: он произвел нужное впечатление, он выиграл.

Девочка смотрела, как ее брат ест бекон, Джек чувствовал, что она все еще думает о его словах.

– Можно я посмотрю на шрам, ну, где тебя прошило рогами? – спросила она.

– Нет, милая, за столом нельзя, – твердо сказала Мира.

Джек так сильно сосредоточился на своем единственном зрителе, что не заметил, как ушел сосед с газетой. Ну, на любом спектакле, даже на самом лучшем, какие-то зрители уходят; но Мира нашла здесь повод для критики. После завтрака она сказала Джеку:

– Журналиста ты потерял, дружок. В твои «рога» он ни на секунду не поверил.

– Я выбрал себе зрителя, девочку, – сказал Джек. – Ее и вас. Вот и весь мой зал.

– Девочка – невзыскательный зритель, ее легко очаровать, – сказала Мира. – Да и я, надо сказать, не очень-то поверила в рога.

– Вот оно что.

– Брось это дурацкое выражение, Джек, оно бессмысленное.

Тут Джек понял, что ему все-таки следует разузнать получше, что такое «компания по поиску талантливой молодежи» – любопытно, чем услуги Миры отличаются от услуг «обычных» агентов.

– Разве мне не нужно найти себе агента? – спросил он ее.

– Для начала дай мне найти тебе роль, – сказала она, – точнее, фильм и режиссера. А лучшее время искать агента – это время, когда он тебе на самом деле не нужен.

Джек часто думал, как могла бы повернуться его жизнь, найди ему Мира Ашхайм другой первый фильм – ну или хотя бы другого первого режиссера. Но он знал – единственное, на что ты не в силах повлиять, это на свою первую роль; и еще ты не в силах оценить, как эта первая роль, этот первый опыт скажется на карьере.

Каждый молодой актер воображает, что в мире существует «идеальная роль» – такая, для которой он подходит лучше всех на свете. Взрослый Джек дал бы начинающим актерам такой совет – молите Бога, чтобы вам не досталась эта роль. Мира Ашхайм нашла ему такую роль, тень которой будет преследовать Джека до конца его дней.

– Principiis obsta, то есть опасайся начал! – вскоре процитирует Джеку Овидия в очередном письме мистер Рэмзи.

Глава 21. Две горящие свечи

В конечном итоге своим успехом Джек Бернс был обязан Уильяму Ванфлеку, он же Бешеный Билл, он же Голландский Псих, он же Римейк-Монстр. Последнее прозвище Уильям получил за свое пагубное пристрастие к изготовлению фильмов «по мотивам» классики европейского кино, грубым и часто пошлым образом адаптированных к американской реальности и вкусам американских зрителей.

Самый яркий пример – судьба «Ножа в воде» Романа Поланского, снятого в Польше в 1962 году; Ванфлек переснял его в 1989-м под названием «Мой последний автостопщик». У Бешеного Билла семейная пара отправлялась кататься на лыжах, а не на яхте и подбирала по дороге автостопщика-трансвестита. Джеку Бернсу словно на роду было написано сыграть эту роль.

Ванфлек сам писал сценарии, сам же снимал по ним кино. Журнал «Вэрайети» как-то высказался в том духе, что нет такого фильма, который Римейк-Монстр не мог бы извратить, равно как и персонажа, чей пол он не смог бы изменить. Это не совсем правда – Билл, конечно, не стесняясь, воровал сюжеты у европейских коллег, но, отдадим ему должное, выбирал лишь самое лучшее, да и в фильмах своих готовил изысканный коктейль из европейской эксцентричности и американского секса и насилия, не забыв укутать персонажей в роскошные одежды обмана и двуличности – и аудитория, и Билл просто обожали такое.

На федеральной трассе номер сорок в Колорадо есть участок близ перевала Бертуд, буквально напичканный зигзагообразными поворотами; зимой эту дорогу закрывают для принудительного спуска лавин, и частенько на ней ловят попутные машины лыжники или сноубордисты – чтобы вернуться к своему запаркованному подальше от опасных мест транспорту.