– Скажи мне еще раз, как это по-латыни, – попросил он.

Эмма поняла, о чем он – об эпиграфе к роману. Она ходила и повсюду повторяла эту латинскую фразу, но до этой минуты Джек не догадывался, что эпиграф – про них обоих.

– Nihil facimus sed id bene facimus, – прошептала Эмма, взяв его за пенис так, как его не брал никто другой – ни до этой ночи, ни после.

– Мы ничего не делаем, но зато делаем это блестяще, – перевел Джек вслух на английский, не выпуская из рук ее груди.

Стояла осень 1988 года, в тот год «Человек дождя» соберет лучшую кассу и все «Оскары» разом. Любимый же Джеков фильм того года – «Рыбка по имени Ванда». Он бы сделал что угодно, только бы получить роль Кевина Клайна, тем более тот получил за нее «Оскара» в номинации «лучшая мужская роль второго плана».

Джеку Бернсу было двадцать три, Эмме Оустлер – тридцать. Пройдет совсем немного времени – и боже мой, как же разительно изменится их жизнь!

Мира Ашхайм назначила Джеку встречу за завтраком на Монтана-авеню; случилось это вскоре после того, как Эмма и Джек переехали в Санта-Монику. Одежду Джеку покупала Эмма, и она вырядила его как следует – рубашка кофейного цвета с длинными рукавами (не заправлять в брюки, расстегнуть две верхние пуговицы), не слишком темные хлопчатобумажные брюки и темно-коричневые мокасины, в которых он работает в «Американ Пасифик». Волосы чуть длиннее, чем принято, и набриолинены чуть больше, чем обычно, и еще он два дня не брился – все это тоже сознательно, точнее, по приказу Эммы. Она сказала ему так:

– Чисто выбритый ты слишком похож на бабу, а если не бреешься три дня – то на Тосиро Мифуне.

Рубашка была льняная, Эмма обожала вид мятой ткани.

Джек подумал, что все это очень похоже на то, как миссис Оустлер покупала ему одежду для Реддинга, и сказал Эмме, что ему стыдно – он так и не поблагодарил Лесли за помощь. Эмма в тот момент втирала ему в волосы гель, чуть сильнее, чем следовало.

– И еще она платила за мое обучение в обеих школах. Она, наверное, считает меня неблагодарным.

– Милый, не благодари ее, пожалуйста.

– Почему?

– Просто не говори ей спасибо, и все тут.

Джеку сразу стало ясно, что за одеждой Миры Ашхайм никто не следит так тщательно, как Эмма и Лесли за одеждой Джека. Он сначала принял ее за бездомную, которая забрела на Монтана-авеню из парка, что на тихоокеанской стороне Оушен-авеню. Она стояла на тротуаре перед «Мармелад-кафе» и курила сигарету; ей сильно за шестьдесят, может, и за семьдесят, на ней грязные кроссовки, серые штаны с пузырями на коленях (штаны типа «бег в мешках», подумал Джек) и некогда розовая нестираная кофта; волосы грязные, белые, прямые, собраны в хвост, просунутый в бейсболку (с логотипом бейсбольной команды «Ангелы Анахайма», кружок, то есть нимб вокруг буквы «А» отвалился). В общем, ничего общего с младшей сестрой Милдред, которой можно и на подиум.

А еще у нее на руке болталась сумка, с какой ходят по магазинам, в ней лежал видавший виды дождевик. Джек прошел мимо этого жалкого создания и узнал ее, только когда та заговорила, и то лишь потому, что тон был точь-в-точь как у Милдред, продюсерский.

– Так, щетину к черту, и насчет бриолина в волосах – многовато, все надо в меру, без фанатизма. Такое впечатление, что ты ночевал в обнимку с масляным фильтром.

– Мисс Ашхайм?

– Джек Бернс, да ты просто Эйнштейн! Кстати, не обращай внимания на Лоуренса – он сказал, что ты «слишком смазлив», так вот, это херня.

– Лоуренс так сказал? – удивился Джек, открывая Мире дверь.

– Лоуренс говнюк и лжец. В этом городе никто не может похвастаться, что «слишком красив» или «слишком успешен». Такой вот он, Лос-Анджелес, – ответила Мира.

Насколько успешна была в свои годы Мира Ашхайм, Джек так и не узнал – впрочем, судя по всему, этого не знал вообще никто. Никто ни разу не смог ни подтвердить, ни опровергнуть легенды, ходившие о ней в Голливуде: все до единой истории – о том, кем она некогда была (ключевое слово – «была», в прошедшем времени). Одни говорили, будто она – тот самый агент, которого Ай-си-эм сманила у Уильяма Морриса, другие поправляли, что не Ай-си-эм, а Си-эй-эй, и не у Уильяма Морриса, а как раз у Ай-си-эм. Одни утверждали, что в итоге ее уволили из всех трех означенных агентств сразу, другие – что она сама их всех послала. Говорили, что когда-то она представляла интересы Джулии Робертс, что именно она открыла Шарон Стоун, или нет, Деми Мур. А еще она первая обозвала Деми Мур «Дай-мне Мур», а может, и нет.

Джек как-то столкнулся с Лоуренсом в баре отеля «Раффл-Эрмитаж», он не очень любил этот отель, а вот Лоуренс регулярно захаживал туда «на водопой». Тот сказал ему, что «Дай-мне Мур» придумал он, а не Мира. Но Мира была права – Лоуренс был и говнюк и лгун. Джек, как сказано, так и не узнал, правда ли, что Мира когда-то вела дела Джулии Роберте, – главное, она сохранила контакты со всеми ассистентами по подбору актеров, с которыми некогда работала, да плюс к тому те ее обожали (за редчайшими исключениями). Да, может быть, она сейчас уже никого не представляет, но почему-то все эти ассистенты и мысли не допускали о том, чтобы не взять трубку, если она звонит.

Боб Букман из Си-эй-эй, сначала агент Эммы, а потом и Джека, рассказал ему историю про Мирину бейсболку с «Ангелами». Она вовсе за них не болела, спорт ей был вообще до фонаря. Она обожала букву «А», а вот кружок терпеть не могла.

– Эта кепка значит вот что – я у всех в «списке А», но я далеко не ангел, – говорила она.

Если верить Бобу, она каждый год покупает новую бейсболку «Ангелов» и маникюрными ножницами срезает нимб.

– Видел однажды, как она это делает за обедом, – сказал Боб. – Ей долго не несли салат Кобба, так она сняла кепку и отстригла нимб.

Салат Кобба подсказал Джеку, что, скорее всего, история подлинная, – он никогда не видел, чтобы Мира ела другой салат, более того, при нем она вообще ничего другого не ела.

Алан Херготт – будущий адвокат Джека по делам кино – сказал, что Мира периодически ему звонит и всякий раз оставляет одно и то же сообщение:

– Перезвони мне, или я вчиню тебе такой иск, что останешься без штанов.

Фраза на сто процентов в ее стиле.

– В этом городе ты быстро устаешь – оттого, что постоянно слышишь истории, которые уже слышал, – объяснил Алан Джеку. – Тебе звонит парень, что-то рассказывает, и ты должен притворяться, будто тебе жутко интересно, в то время как ты частенько знаешь о деле больше, чем собеседник. С Мирой все по-другому. Она всегда знает что-нибудь, о чем ты и думать не думаешь. Правда это, неправда – но у нее всегда есть чем тебя удивить.

В Голливуде о Мире Ашхайм ходило столько же баек, сколько о легендарном пенисе Милтона Берля. Подумать только, Джек встретился с Мирой из-за того, что его пенис оказался слишком маленьким, и только потому, что определила это ее порносестра. Да что там, если бы не Лоуренс, Джек вообще мог не встретить сестер Ашхайм, да и с Лоуренсом он познакомился только потому, что тот хотел трахнуть Эмму. Зная ее, Джек решил, что ее оттолкнуло от Ларри шестое чувство – она как-то догадалась, что его болт ей не подойдет или что тот не согласится лежать под ней трупом.

– Вообще-то я давно не агент, – сказала Мира Джеку; они сидели за большим столом для пикника, какие популярны в Санта-Монике; там принято сидеть за одним столом даже малознакомым людям. – Мы с сестрой просто придумали агентство по поиску талантливой молодежи.

Джек растерялся – ему было странно это слышать после того, что он узнал о второй сестре Ашхайм. Но он давно решил, что даже не будет пытаться выяснить, как на самом деле работает эта индустрия. С самого начала Джек понял, что его работа – получить работу, а как быть актером, он уже знал.

Какой-то человек подсел к Джеку, развернул на углу стола газету и принялся сердито бормотать, словно всю жизнь только и делал, что ненавидел новости. На другой стороне стола, ближе к Мире, сидела семья из четырех человек – семейная пара, по виду куда-то торопящаяся, и двое детей, мальчик и девочка, ругающиеся между собой.