– Тебе тоже.

– Мне-то почему?

– Как же, все знаешь.

– Дурачок.

– От такой слышу. А сесть можно?

– Нет, конечно.

– Почему?

– Тогда надо молиться.

– Подумаешь – притворимся, будто молимся, а сами просто поболтаем. Господь возражать не будет, больно ему надо. Ему, небось, эти молитвы надоели до жути, еще и кайф словит от нашего трепа.

– Конечно, больше ему слушать некого, как нас с тобой. И вообще, Бога не трогай.

– А если он слышит только тех, кто в церкви? – размышлял Тристрам. – Тогда обязательно нас послушает. А остальным до нас нет дела.

Они уселись на церковную скамью. Тристрам вздохнул.

– Что вздыхаешь?

– Да школа. Учат совсем не как в Лондоне. Старое закрепить не успеешь, а уже нового целая куча. А в конце семестра – экзамены. Завалишь – потом аукнется.

– У меня то же самое.

– Правда, что ли?

– Да. А почему вся твоя семья переехала, а брат остался в Лондоне?

– У него выпускные экзамены, решили, пусть там доучится. Вот он и живет в интернате, а я – здесь.

– И что, ты недоволен?

– Нормально. Но в той школе мне больше нравилось. Тут не парни, а размазня.

– А живется тебе здесь как?

– Тоже нормально.

– И все?

Он обдумал ее вопрос.

– Нет. Не все. – Он снова помолчал. – А чудно, правда?

– Что?

– Да насчет нас с тобой. Как все вышло. Меня девчонки никогда не волновали.

– А сейчас?

– Только некоторые. А именно – ты.

– Сдашь ты свои экзамены, – вдруг переменила она тему.

– Ты-то откуда знаешь?

– Чувствую. Знаю. И я сдам. Стало быть, и дрожать нечего. Так?

– Так.

Они поднялись, прошли мимо алтаря и оказались в часовне Троицы.

– Это гробница Бекетта, архиепископа, его убили. Вот эта – Черного принца, а эта – какого-то из Генрихов.

– Каких Генрихов?

– Королей, каких же еще?

Вернувшись к клиросу, они спустились в склеп.

– А сюда можно?

– Вообще-то открыто. Тут сами тела захоронены. Мне тут нравится.

Дженни хихикнула.

– Ну, ты чокнутая.

– Нет, правда. Тут и пахнет как-то по-особому, и полазить интересно.

– Пошли назад, в другой раз полазим.

– Да интересно же! И спрятаться есть где. В прятки можем поиграть.

– Совсем сдурела.

Он взял ее за руку, прижал к себе, и они нежно поцеловались.

– Нельзя. Тем более здесь, внизу. Вообще в церкви.

– Говорю тебе, Господу это нравится.

Она рассмеялась, потом улыбнулась и позволила ему поцеловать себя еще раз.

– Были бы мы сейчас в сарае, – мечтательно прошептала она и отстранилась. – Ну-ка, поймай меня. Поймай.

Они стали носиться между надгробиями. Наконец она поддалась, и он ее поймал.

– Тристрам.

– Мм-мм.

– Ты мне правда нравишься. Ведь все будет хорошо, да?

– А как же иначе? Он обнял ее.

– Ну, народ кругом такой. Ничего не хотят понимать. Все равно что девчонки у нас в школе – ни черта не понимают. Только и болтают про секс, про парней и все такое, а сами ни капельки в этом не смыслят. И если бы мои родители, или твои, узнали про нас, они бы тоже ничего не поняли.

– Главное – мы с тобой понимаем.

– Мы – да.

– Ну и достаточно. Что мы будем на всяких дураков и дур равняться?

– А родители?

– А что родители? Мы с тобой – это мы с тобой. Я от них не отмахиваюсь, просто наши с тобой отношения – это наше дело, и больше ничье.

Спускаться за ними в склеп я не осмелился. Они бы обязательно меня заметили или услышали. Я забился в угол рядом с часовней святого Михаила и там стал ждать. Минут через десять череп под кепкой зачесался, я снял ее и вспомнил – мужчинам вообще носить головные уборы в церкви не положено. Однажды меня за это даже наказали – оставили в школе после уроков. Я почесал голову. Ну, куда они подевались, чертовы детишки? Сколько можно там торчать? Кажется, собор – единственное место, где я не могу изображать из себя Бога.

Они вышли рука об руку с таким видом, будто совершили жуткую пакость и остались безнаказанными. Интересно, с кем они там воевали? С привидениями? С самим дьяволом? Они шли к выходу из собора, и было какое-то странное ощущение, будто их несет плавная волна, будто ноги их не касаются земли. Мне вдруг показалось, что их место именно здесь, что собор для того и построен, чтобы они колыхались в его волнах, освященных свыше. Кажется, у меня потихоньку выкатываются шарики из головы. Духи, значит? Тьфу.

Оказавшись за пределами собора, они сразу ступили на грешную землю, и я пошел следом – очки, кепка, зонтик. Держась за руки, они шли по Кентербери, и каждый, кто проходил мимо, на секунду останавливался и оглядывался им вслед. На меня не обратил внимания никто.

Я провел их до самой Малберри-роу, где они вместе вошли в дом Тристрама. А я, скинув реквизит для роли грязного старичка, пошел к себе.

– Хорошо погуляли? – спросила сына миссис Холланд.

– Мы ходили в собор.

– Красиво там, правда? А ты, – она повернулась к Дженни, – во все боковые часовни его водила?

– Да, и даже в склеп. – Дженни ходила по кухне, разглядывая всевозможную кухонную утварь. – Все такое современное! Много такого, что и не поймешь, как этим пользоваться.

– Я и сама не знаю, только отцу Тристрама не говори.

– Почему?

– Мне полагается все это знать.

В глубоком гортанном голосе миссис Холланд вдруг зазвучали нетерпеливые высокие нотки.

– Все равно, все такое красивое. Наверное, делали на заказ.

Тристрам, в отличие от мамы, знал назначение каждого предмета, и проведение экскурсии по кухне взял на себя.

– Вот это, слева, – посудомоечная машина, пять тысяч оборотов в минуту. Справа – картофелерезка, пять тысяч чипсов в минуту. Еще правее – соковыжималка, пять тысяч рук в минуту…

– Ты можешь с ним что-нибудь сделать, Дженни? Дженни вздрогнула и взглянула на его маму. Как это понять? Что она имеет в виду?

– …стол для завтрака – на пять тысяч глоток. А справа – буханка хлеба, на пять тысяч ртов. А дальше чудо из чудес – без дальнейших словопрений я исчезаю облаком дыма в моей собственной…

– Тристрам! – в унисон воскликнули женский и девичий голоса.

– В моей собственной…

– Тристрам!

– Что за переполох?

В кухне появился отец Тристрама.

– Я просто сказал: мой следующий фокус заключается в том, что я исчезну облачком дыма в моей собственной…

– …заднице, – докончил за него отец. Дженни лишилась дара речи. Тристрам явно был доволен.

Его мама вышла из кухни, хмуро глядя в потолок. Джеффри Холланд поклонился Дженни.

– Ради Бога, извини. Иногда срывается с языка. Подмигнув ей, он отправился следом за супругой.

– Чудные у тебя родители.

– Почему?

– Не очень стесняются в выражениях. Если бы мой отец при нас что-нибудь залепил, мама бы рассвирепела, как тигрица.

– Просто люди разные. Кстати, моя мама вообще не англичанка. Ее привезли в Англию из Германии еще во время войны. Поэтому иногда чувствуется такой смешной акцент.

– Так она – немка?

– Говорит, что из Пруссии, но папа поправляет: Пруссия – часть Германии, стало быть, она немка, а мама на это очень сердится.

– А почему ей пришлось уехать из Германии?

– Без понятия. Пришлось.

Наклонившись, он легонько чмокнул ее в щеку.

– У нас есть спосопы састафить фас кофорить.

Джеффри и Диана Холланд лежали в кровати, на постельном белье фиолетового цвета. Обои на стенах были из измельченного бамбука, прикроватные лампы горели ярко-желтым светом. На муже и жене были шелковые пижамы, напоминавшие о борьбе дзю-до, оба курили и смотрели в потолок.

– Девчонка хорошенькая, как картинка.

– Какая девчонка? – спросила жена.

– Дженнифер Траншан, кто же еще?

– Так-так, понятно. Самое время. Тебе перевалило за сорок, и ты восхищаешься подружками Тристрама. Но вообще-то ты прав. Дженни – очень привлекательная – девушка.

– Тристрам тоже так считает.