— Скажу откровенно, остерегаюсь я идти на лобовые столкновения с соперником, — понизив голос до шепота, сказал Мошкаркин. — Что это за фирма, претендующая на отъем помещения? Кто за ней стоит? Какие силы в этом деле участвуют? Только судьи? Или кто-то из других силовых структур? Непростое дело предлагаешь. А гонорар смехотворный: тридцать тысяч! Что это за бизнес! Сегодня проститутки дороже стоят! Я, видимо, не соглашусь. Столько вокруг беззакония, так почему задаром я должен защищать кого-то? Если со мной что-нибудь случится, кто меня защитит? Ты? Ты, наверное, будешь одним из первых, кто решит вычеркнуть мой номер из своей телефонной книжки. Но я не обижаюсь, не грущу и не плачу, такова нынче российская действительность. Люди нужны друг другу, пока они у власти, пока они у административного рычага, пока у них водятся деньги. Потом тебя никто не вспомнит. Зачем? Сколько было снято с должности генеральных прокуроров, которых «любила» вся страна. Поклонялась, задаривала подарками вся наша элита! Где они теперь? На чем сидят? На чем ездят? Кого трахают? Их можно встретить на неприметных улочках, в обшарпанных офисах, ерзающих на скрипучих стульях. А девки у них или захолустные молдаванки, еще вчера доившие коров, или дешевые провинциальные тетки из сельских бюро сексуальных услуг, копящие деньжата на вставные челюсти. Тьфу! Нет, такая жизнь не стоит моего внимания. Скажу откровенно, если ты обеднеешь, если перестанешь платить за невероятные, с моей точки зрения, болезненные авантюры, ты мне не друг. Понял? Как ты обо мне забудешь, если из-под меня выбьют прокурорское кресло, так и я никогда не откликнусь на твои просьбы, если твой карман опустеет. Для чего тогда мы друг другу нужны? Ведь помимо деловых отношений между нами ничего нет и быть не может! Теперь скажи мне другое. Известно ли тебе, какой капиталец выложила фирма, чтобы изъять в свою пользу чужую недвижимость? — вскричал Мошкаркин, словно почувствовав, что прикоснулся к золотой жиле.
— Говорят, за отъем собственности в Северо-Восточном округе платят до двадцати процентов от стоимости объекта, — спокойно ответил Гусятников. — Значит, отъемщики должны были заплатить судьям миллион долларов. Но есть другие тарифы. Чтобы защитить свою собственность, юридически правильно оформленную, необходимо заплатить сумму в десять раз меньшую. На стороне владельца закон, черт побери. Он тоже денег стоит! А как же иначе зарегистрируешь владения! — последние слова Иван Степанович произнес фальцетом.
— Ну, если так, то с тебя все сто тысяч долларов. Арифметика простая. Тогда почему ты предлагаешь только тридцать? — ухмыльнулся прокурор. — Сто тысяч это уже другая сумма, тут соблазниться можно. Эх ты, коммерсант, прокурора решил надуть. Некрасиво! И прошу никогда не вспоминать о благородстве. Ты отъявленный циник мирового класса, да я тоже таковым являюсь, есть ли у нас основания ворошить какие-то абстрактные категории прошедших эпох? Благородство! В уголовном кодексе такой статьи нет. Это понятие сегодня изъято из культурного пространства увядшей цивилизации. Конечно, человеческие ценности в постоянном обороте, а благородство как валютный курс. Нынче оно мало что стоит, а завтра может быть забыто навсегда или, наоборот, начнет подниматься в цене. Но к нашему делу оно не имеет никакого отношения. Поднимай ставку, нечего дурить прокурора, тем более своего приятеля! — быстрым шагом он стал мерить гостиничный номер, его глаза заблестели, а кулак то и дело угрожающе сотрясал воздух.
— Нет, на сто тысяч не рассчитывай, — расхохотался Иван Степанович. — О кей, готов подняться до пятидесяти, но ни цента больше. — В голову пришла интригующая мысль. «Уверен, абсолютно уверен, готов пари сам собой заключить, Папиков перекупит у меня прокурора. Даст ему больше денег, чем предложил я, и этот приятель забудет о своих обязательствах защищать незыблемое право собственности и о приятельских договоренностях со мной. Он разведет передо мной руками, что, дескать, ничего не получилось, так как гонорар был небольшим; и это получив от меня пятьдесят тысяч и как минимум семьдесят от Папикова! Вот такой я чудак, готов выбрасывать огромные деньги ради игры воображения, материализующей мои химеры. Видимо, это чисто русская манера. В скучной Европе с таким феноменом не встретишься. Они-то с радостным убеждением единогласно признают меня сумасшедшим. Ну кем еще может быть богатый русский со своими надуманными, не имеющими никакой деловой пользы экспериментами? А может, я и есть такой. Кто согласится потратить более ста тысяч долларов, чтобы почувствовать себя Кириллом Троекуровым и проследить, чем закончится двести лет спустя история, почти во всем схожая с сюжетом повести Пушкина „Дубровский“? В Европе у людей другие запросы. Европейцы больше плоть балуют, а мы, русские, развлекаемся бесплодными мечтаниями, или, как сейчас модно стало говорить, „виртуальной реальностью“ Но, wo kanlai feng kuangde. (Сноска — Китайский : Видимо, я сумасшедший).
— Когда прикажешь получить гонорар, Иван Степанович? — доверительно поинтересовался Мошкаркин. — Ведь нам пора прощаться. Но помни, я буду отстаивать твои интересы лишь наполовину. Ты же только половину оплатил. Не удастся помочь твоей фирме отстоять собственность, пеняй на себя. Следующий раз подставляй не плечо, а спину или даже лучше и безопаснее — всего себя. Понял? Значит, как гонорар доставят?
«А уже попятился назад прокуроришка. Я давеча так и подумал. Любопытно, как же будет дальше разворачиваться интрига», — про себя усмехнулся предприниматель. Впрочем, сказал он совсем другое: «Лапский сегодня же вечером подвезет сверток. Прямо на городскую квартиру».
— Надеюсь, адресок не забыл, — предупредительно заметил Мошкаркин. — У тебя в сознании, господин Гусятников, действительность окрашена лишь в зеленый цвет, а домик мой серенький, неприметный. Как бы не напутать? Ведь с таким, как у тебя, богатым воображением не мудрено посылку передать кому-нибудь другому. Словом, не мне в Хамовники на Ефремова, а какому-нибудь Сусликову на Большую Ордынку… — с неопределенной усмешкой бросил он и поспешил добавить приятельским тоном: — Шучу я, шучу, Иван Степаныч. Без смеха в наших делах ну никак нельзя. Прощай!