— Есть еще одно, но более конкретное дело. — У меня сосед, предприниматель средней руки, грубиян — у Пушкина то же словечко значилось, — невиданный. Хочу взять у него собственность, то бишь отнять. Дом и сорок соток земли в Северо-Восточном округе. Это на горке по проспекту Мира, дом 128, строение 2. Перед церковью Тихвинской иконы Божьей матери. Известное место. Что вы про это дело думаете? Возьметесь?» (И Троекуров со своим чиновником на «ты» общался, но тот местный был, а у меня федеральный бюрократ, с большими связями и полномочиями, — подумалось господину Гусятникову. — Так что лучше все же на «вы»).

— Есть ли какие-нибудь документы, чтобы оспорить недвижимость? — Папиков пристально всмотрелся в собеседника.

— Полноте, Николай Николаевич, какие там документы. Надо придумать и нацарапать самим все необходимые бумажонки. В том—то и состоит наша сила, чтобы решением суда отнять все, что хочется. Что душа пожелает, на чем глаз остановит внимание. А как же иначе? Такая задача может страсть воспалить, сознание возбудить. А какой интерес, имея все необходимые документы на руках, защищаться от нападок чиновников? Судиться? Да еще без весомого гонорара? Без возможности наблюдать, как ваш судья, получивший тяжеленный пакет долларов, вздрагивает при каждом лишнем слове участников процесса, трусит при появлении незапланированного свидетеля, с упертым взглядом торопится загубить невинного, довести разбирательство, вопреки закону, наперекор логике, без малейшей стыдливости, до решения в твою пользу, — без этого не почувствовать несравненное удовольствие! Поймать остроту ощущений, которых я настоятельно, требовательно ищу! За что всегда готов платить немереные деньги. А судиться по справедливости? Отстаивать свои или чужие гражданские права и свободы? Добиваться по политическим или религиозным соображениям какой-то там правды? Защищать кого-то без грубейшего издевательства над миром — это меня абсолютно не интересует. Оставьте! Такое дело не стоит внимания. В последнее время меня как раз все больше тянет безграничная власть над судьбами. Я все чаще испытываю презрение к окружающей массе, особенно к той покорной ее части, которая без повода кланяется тебе в пояс. Стелется перед тобой за лишнюю зеленую купюру, за пряник, за комплимент. Может, потому и потребность в человеческом контакте, в любви и дружбе у меня совершенно исчезла. Когда я вижу, что кто-то стыдливо опускает глаза, когда наблюдаю появление на щеках целомудренной краски замешательства — тут же, словно принимая вызов, бросаюсь на этого человека со всей мощью невероятных соблазнов. Атакую его всеми искушениями современного мира, пока не удостоверюсь в полнейшем разрушении его свободного, независимого статуса. Зависть толкает? А ведь с виду я добряк, может, даже интеллигент, но в душе, в темных ее глубинах деспот, высокомерный тиран. Видимо, поэтому мне комфортнее находиться среди последних циников и сумасшедших. Ведь я считаю себя умнее всех и хочу тешить себя этим убеждением до последней минуты. Итак, какое у вас мнение? Возьметесь ли отнять в мою пользу собственность моего невежливого соседа?

Господин Папиков задумчиво прикинул: — Есть у меня в этом округе двое судей: Губин и Крылова. Люди они деловые: первый страшно любит деньги, вторая мечтает о карьере, потому достаточно беспринципная дама. Пожалуй, возьмусь! Возьмусь, возьмусь! Как же отказаться от такого прибыльного предложения? — Он говорил с Гусятниковым, но казалось, больше сам с собой, размышляя вслух. — С этим надо поделиться, еще и тому гонорар выдать, да и этого никак не забыть, а Крылову через службы внутренних расследований напугать до смерти. Что, дескать, делом занялась прокуратура и в самые ближайшие дни ожидается серьезнейшее расследование. На время изучения компрометирующих фактов она будет отстранена от работы, а может быть, даже взята до суда под домашний арест. Да, вижу перспективу, неплохую перспективу, с удовольствием дам поручение производить раскопки по этому иску. Что-нибудь обязательно обнаружится. Губин, этот пройдоха, что-нибудь всегда высмотрит, зацепит какого-нибудь червячка или муху, клопика, а там и клев наступит, и решение суда обретет законную силу. Пресвятая мысль… Это дело вам, уважаемый господин Гусятников, обойдется в двадцать процентов от стоимости недвижимости. И это, я скажу, не очень дорого. В Центральном округе за двадцать процентов я бы даже не взялся. В нем цены на заказы такого рода значительно поднялись. Уже запрашивают сорок процентов от стоимости здания или участка. Я сам человек скромный, готов вам в ноги поклониться, в другой день вы и на меня захотите напустить собак или пощечин надавать. А я даже не обижусь, потому что амбиций и высокомерия во мне и капельки нет. Ведь каждый живет по своему разумению. И тут ничего не поделаешь. Повторюсь, я человек простой и скромный. Но если берусь за деликатные поручения, то заказ всегда с успехом исполняю. Никаких вопросов и споров ни у кого не возникает. У меня, уважаемый Иван Степанович, к таким замечательным делам необыкновенные способности. Так что будете довольны.

— Вы думаете? Посмотрим. Я полагаюсь на ваше усердие, а в благодарности моей можете быть уверены! — «Хороша у меня память, если я так точно цитирую Пушкина. Как удачно, что я тут вспомнил сюжет „Дубровского“, — ухмыльнулся про себя Иван Степанович. — Я вам через пару деньков позвоню.

— Тогда кланяюсь. Помню, помню ваши слова, кого вы особенно презираете. Но у меня нет никакой охоты кардинально меняться. Я даже готов поспособствовать, чтобы ненависть ко мне у вас неуклонно росла. В мыслях и по существу. Меня это нисколько не расстроит. А если еще и обогатит, то с нетерпением начну ждать неистовых проявлений вашего презрения. Я-то живу сам по себе, совершенно в другом круге общества. Итак, пожалуй, все. Жду ваших распоряжений. — На этом он улыбнулся, словно окончив разговор, но тотчас заметил: — А аванс по объекту на церковной горке, — это двадцать пять процентов от миллиона долларов, пятая часть стоимости недвижимости, прошу прислать на адрес моей матушки сегодня же вечером. Надо же начинать! Адресок у вас имеется. До встречи, уважаемый господин Гусятников.