И пошел в свою комнату, а я – в курилку.

– Над Сестрорецком, Ломоносовом и даже над Сосновым Бором тарелка летала! – крикнул мне вместо ответа на приветствие корректор, расчесывая свою реденькую бороденку пятерней.

– Опять тарелка. Постойте, о чем вы?

– Марсиане, зеленые человечки. – Вечно веселая машинистка, имени которой я так и не мог запомнить, улыбнулась. – Маринка все утро на телефоне. Куча свидетелей.

– Говорят, тарелка опускалась перед универсамом в четвертом микрорайоне. – Марина, заведовавшая отделом писем, ткнула меня в грудь кипой листов: – Телефонограммы прочти… Участковый, говорят, лично сам видел, как инопланетяне в четвертом микрорайоне кого-то из людей к себе в тарелку затащили.

– Ребята, кончайте разыгрывать, – неуверенно пробормотал я, вспомнив записку Полякова: а не агенты ли Камоса похитили старателя? Или, может, он добровольно согласился покинуть Землю?

– Да ты сам прочти. – Марина сунула мне в руки кипу телефонограмм. – Главный дает подвал на статью. Грех отказаться.

Все это, как оказалось, не было шуткой: о розыгрыше не могло быть и речи, в чем я убедился, побеседовав с участковым.

Ясное дело, статью я написал. Ее даже перепечатали областные газеты. Но мало кто из читателей знал, что восемьдесят процентов написанного – выдумка. Однако все верили и ждали обещанного мною продолжения встреч читателей со свидетельствами очевидцев приземления тарелки. Буквально в течение недели наша газета обрела вдвое больше подписчиков, чем за весь прошлый год.

Нынешняя зима выдалась слякотная. В одной из командировок я, вынужденный обстоятельствами топать более десяти километров пешком, промочил ноги… Меня растирали самогоном, до полусмерти лупили в деревенской бане веником. Однако ничего не помогло – простудился. Господи, да как же я был рад случившемуся со мной недомоганию!

– Гайморит у меня! – восклицал я, глядя в глаза удивленному доктору всякий раз, когда он заходил в палату. – Чего перепроверять? Давно страдаю этой мерзопакостной болезнью.

– Рентген, понимаешь… Нету гноя в пазухах, – бормотал он, ощупывая мой лоб.

– И голова у меня болит, и опухло все, – говорил я, ласково гладя вспухшие надбровные дуги и шмыгая заложенным носом. Плевать на головную боль и прочее. – Все признаки, как говорится, на лице – гайморит!

Леший с ней, с болезнью проклятой, наличие которой доктор не решался подтвердить. А мне так хотелось подтверждения. Ведь после этого я мог смело говорить, что все написанное старателем-миллионером – ложь! Нет никаких шпионов Камоса на нашей Земле. Никто не угрожает людям. И гайморит, который Поляков обещал излечить когтевой водой, как и прежде, мучит меня.

– Доктор, я больной человек? Верно?

– Чему ты радуешься? Что тут смешного?.. Сумасшедшее время – больной гордится своей хворью!.. Нет у тебя гайморита. Нету!

– То есть… Как это нету? Голова трещит, насморк, рожа опухла. Да я двадцать лет мучаюсь… Да мне сколько раз проколы делали! Как это нету?!

– Значит, хорошо откачали в последний раз… Стигматизм, понимаешь, – вот что можно пока сказать. Странная форма. Но, говорят, сейчас такое частенько встречается. И никакая операция тебе не поможет.

– Выходит, так и буду опухшей рожей людей пугать?.. Чепуху городите, доктор! Да вы ни лешего не смыслите в гайморитах!

– Вот… Истеричность в тебе проявляется. Верный признак…

– Да при чем тут истерия! – взорвался я. – За кого вы меня принимаете!

– Спокойно, спокойно. – Доктор дружески поправил одеяло в изножье моей кровати. – Верить надо в хорошее… Ну, например, в цветок папоротника, в добрых инопланетян – в хорошее надо верить. Чего, спрашивается, гайморит себе выдумали? Нужен он вам?

В голосе доктора было столько уверенности, что я вдруг почувствовал: не так уж и сильно у меня болит голова. И нос… Нос нормально дышит – насморк исчез, как после только что выпитой когтевой воды. Да и опухоль над глазами совсем меня не беспокоит… И я рассмеялся, осознав новую позицию в своих убеждениях: не верить в цветущий папоротник так же, как и в гайморит.

– Не нравится мне ваш смех, – нахмурился доктор, потрогав мой лоб.

И вышел из палаты. Но вскоре вернулся с медсестрой, которую я видел в нашем отделении первый раз. Однако что-то знакомое было в ее неестественно застывшем лице. Доктор подошел ко мне, пощупал пульс и сказал:

– Завтра готовьте его на выписку. – Он шагнул к окошку, закрыл форточку. – Минут через десять дайте ему успокоительного лекарства.

«Где же я ее видел?» – подумал я, глядя на медсестру, что-то черкнувшую в записной книжке. Очень похожа… А ведь это она – Милена, героиня злополучного романа Полякова!

– Я вас узнал, – сказал я медсестре. – Вы – Милка! И не надо мне ваших уколов. Зачем здоровому человеку лекарства?

Мне показалось, что доктор, загородив рот ладошкой, хихикнул.

– Меня зовут Валентиной, – сказала медсестра, пряча записную книжку в карман халата. Кокетливо улыбнулась мне и подмигнула.

Только вот не шла улыбка ее насупленному лицу. Да и вся она, Валентина, была какая-то фанатичная любительница косметики. Все открытые участки тела в гриме и пудре, которая осыпалась на пол при каждом движении. Черные тени у глаз, голубая с фиолетовым оттенком губная помада, золотистые блестки в прическе.

Доктор, пряча лицо в ладони, прошел мимо нас и, осторожно прикрыв дверь, с кем-то стал спорить в коридоре.

Валентина нагнулась ко мне и прошептала:

– А можно и мне прочитать ваш роман? У вас ведь есть какая-то рукопись?

Протянула руку к моей подушке. Халат, не застегнутый на верхние пуговицы, распахнулся, и на меня глянули фиолетовыми сосками маленькие упругие груди. Над правой, чуть выше соска, – родимое пятно с копеечную монету… Вострецова?!

– Почитаете, конечно, – пролепетал я, отводя руку медсестры от своей подушки. – Что мне, жалко?

– Вот и хорошо, – шепнула она, выпрямляясь. Достала из кармана маленькое зеркальце, посмотрелась в него, тронув пальцами губы. – А я вам сейчас укольчик сделаю. Ага? – Она вновь подмигнула мне и улыбнулась. Леший меня побери, если в ее глазах не мелькнул красный блик, как у кролика. – Вчера привезли надежное лекарство, импортное.