– В пансионе «На утёсе», – прошептала я тихо.

– А что я здесь делаю?

– Вы приехали повидать Хопперов, – сказал Бен, выглядывая у меня из-за спины.

– Никогда о таких не слышал, – пробормотал папа.

У него амнезия!

– Это родственники Харриет. – Я едва сдерживала слёзы. – Ты собирался отдать им урну.

Папа попытался привстать, поморщился и вновь опустился на диван. Несколько мгновений он лежал совершенно неподвижно, затем ресницы его дрогнули и он с усилием открыл глаза. Во взгляде читалось смутное узнавание.

– О, дочь моя Жизель! Память мучительными и неспешными волнами возвращается ко мне. Наверное, в том вороватом священнике всё-таки взыграла совесть, и он вернул урну. Я нашёл её на кухне, на шкафчике… Помню, как вошла Лулу и фрау Грундман, а после этого… – голос его дрогнул, – всё исчезает в тумане.

– Это дело времени. Память непременно вернётся старина!

– Проклятая моя голова! – простонал отец. – Болит так, словно по ней какой-то негодяй колотил железным прутом. – Он поднял руку и тут же без сил уронил её, веки его медленно смежились. Я испугалась, что он снова впадёт в забытье, но папа вдруг дёрнулся и широко распахнул глаза. – Помню… Помню, как свет пронзает сплошную мглу. Я был в машине, а потом… а потом куда-то переместился… Да… Стоял и собирался с духом, чтобы выполнить обещание, данное Харриет, когда сзади послышался хруст гравия… кто-то приближался… Я повернулся, перед глазами мелькнуло знакомое лицо… темнота, дальше одна темнота…

Я склонилась над ним:

– Папа, милый папа, у тебя на голове сбоку шишка размером с яйцо!

– Кого вы увидели, Морли? – Бен решил не отклоняться от сути.

– Ценю твой интерес, дражайший Бентвик. Это был тот самый человек… Тот, что накинулся на меня в аэропорту, а затем появился у вас дома…

– Мистер Прайс, – процедила я сквозь зубы. – Думаю, теперь нам всем понятно, что вчера именно мистер Прайс предпринял неудачную попытку похитить у фрау Грундман её сумку с капустой. А сегодня утром он тебя подкараулил! – Ярость боролась в моей душе со страхом. – Полагаю, на этот раз, папа, он получил урну.

– Нет, дочь моя Жизель. По крайней мере в этом отношении я могу тебя успокоить. Возможно, ты будешь рада узнать, что несчастный негодяй не завладел драгоценным сосудом.

– Правда?! Замечательно! Так его кто-то напугал? А где урна?

– В Мерлин-корте.

– Ты забыл взять её с собой?

– Нет. – Папа скосил на меня глаза. – Я не страдаю прискорбной рассеянностью вашего нечестивого викария. Вчера… да, вчера я беседовал с Лулу и фрау Грундман. Я сказал им, что урну выбрал герр Фелькель. И как бы неприятно мне не было критиковать этого человека, считаю, худшего выбора он сделать не мог. Моя Харриет, моя прекрасная Харриет и этот, с позволения сказать, горшок! Дамы были так тронуты моей страстной речью, что невольно прослезились. И Лулу, добрая и щедрая душа, предложила выход… Как я мог считать эту женщину неумной?.. В её кармане случайно обнаружилась очаровательная серебряная коробочка, Лулу предполагает, что это пудреница. Сначала она хотела подарить её тебе, Жизель, в знак благодарности за гостеприимство.

– Весьма любезно с её стороны.

Сейчас не время пускаться в дискуссию и нравственном облике милой тётушки Лулу.

– Твоя сдержанность удивляет меня, дражайшая Жизель. Чуткая Лулу великодушно сказала, что, на её взгляд, серебряная шкатулка – наилучшее вместилище для праха Харриет, она не сомневалась, что ты с ней в этом согласишься. Её щедрость глубоко тронула меня. Как и деликатность фрау Грундман. Милая моя хозяйка сказала, что не в силах смотреть на мои страдания и мне вряд ли стоит самому пересыпать останки несравненной Харриет. Фрау Грундман объявила, что почтёт за честь выполнить эту печальную миссию вместо меня.

– Но, Морли, разве вы не видите, что на этот раз плохие парни победили? – Бен внимательно вгляделся в папино лицо. – Нет, конечно, не увидите, вас же ударили по голове. Им нужна была не урна, а её содержимое!

Папа закрыл глаза, и две слезинки медленно скатились по щекам.

– Каким бы я ни был глупцом, но именно этот удар по голове и открыл мне правоту Жизель о природе моих отношений с Харриет. Как бы сильно я ни любил Харриет, какими бы скорбными ни были мои чувства, должен признать, что обстоятельства в лице мистера Прайса свидетельствуют: меня обманом вовлекли в сомнительное с точки зрения закона предприятие. И всё же пусть Харриет лицемерила, чтобы использовать меня, но я не могу не испытывать радости. Она жива! Жива! Это слово музыкой отдаётся в моём истерзанном сердце.

Прежде чем я успела хоть как-то утешить бедного папу, в комнату вошла миссис Блум. В руках она держала поднос с кофейными чашками и тарелкой печенья, которое, судя по виду, пережило не одну мировую войну.

– Как я погляжу, вам лучше, мистер Саймонс, – проскрипела миссис Блум с весельем старухи с косой, заглянувшей на огонёк. – Только что мистер Хоппер спросил, не было ли от вас звонка. Я сообщила ему, что вы здесь, и он выразил живейшую готовность навестить вас. Так что мистер Хоппер с сёстрами сейчас прибудут. Если, конечно, вы готовы их принять.

Миссис Блум не добавила, что субъект в состоянии глубокого похмелья не имеет права на общение с достойными представителями рода человеческого. Она сунула этому субъекту кофе, и осуждение чувствовалось в каждом шуршании её юбки.

– Мне кажется, моего тестя следует отправить в больницу, – сказал Бен. – У него на голове большая шишка.

– Мой дядя Джордж, когда напивался, очень любил падать. И без шишек, к вашему сведению, не обходилось. Возмездие за грех, мистер Хаскелл! Вот что это такое – возмездие за грех! А вы что ж, думали, будто Господь ничего не видит и не слышит?!

С этими словами миссис Блум покинула комнату, оставив нас с Беном изумлённо смотреть друг на друга. Я машинально хлебнула кофе и снова повернулась к папе. Слабым голосом он попросил никому не рассказывать, что на него напали. Ему не хотелось выслушивать вопросы, на которые у него нет ответов.

Через несколько минут в дверь постучали и в комнатку проникли Хопперы. Сегодня на Сириле были те же чёрные брюки, а на Эдит и Дорис те же чёрные юбки, зато свитера на всех троих оказались одинаковые – красные. Маленькие толстые человечки из кошмара. Я бы ничуть не удивилась, выяснись, что у них на троих один разум. Но понимаю ли я что-нибудь в людях? Вот фрау Грундман понравилась мне с первого взгляда, и куда это привело меня или, точнее, папу?

Ни слова не говоря, Хопперы расположились на деревянной скамье, стоявшей напротив дивана. Сложили на коленях пухлые короткопалые ручки, чёрные блестящие глаза-бусины уставились на папу. Я с неприязнью подумала, что Хопперы, должно быть, покрыли свои глазки лаком, дабы они гармонировали с прилизанными волосами.

– Вы привезли урну? – спросил Сирил безжизненным голосом.

– Да, урну, – сказала Дорис.

– Урну Харриет, – сказала Эдит.

– Мистер Саймонс привёз её. – Бен заговорил прежде, чем папа успел открыть рот. – Но, к сожалению для него и для всех вас, на него напали и урну похитили. Мы хотим знать почему. Иными словами, что вы можете рассказать об урне? Нам известно, что никакой Харриет там не было.

Три русские куклы дружно моргнули. Переглянулись. В унисон вдохнули и выдохнули, и Сирил наконец заговорил:

– Мы ничего не знаем.

– Харриет попросила нас лишь забрать урну, – добавила Дорис.

– И не болтать слишком много, чтобы не проговориться, – внесла свою лепту Эдит.

– Но вы же только что сказали, что ничего не знаете, – ехидно заметила я.

– Ничего о том, что на самом деле находится в урне и кому она предназначена, мы не знаем. – На лице Сирила промелькнул едва заметный проблеск разума. – Харриет не хотела, чтобы мы сказали что-то такое, что могло бы отличаться от того, что она говорила мистеру Саймонсу. Она не желала, чтобы мистер Саймонс нашёл её, если вдруг поймёт, что Харриет одурачила его.