Было неловко при жизни Чудака думать о наследнике. Но если Трищак в самом деле приедет… Да, если Трищак приедет, то первым делом он схлестнется с Гавриилом Черным. Не тайна, что они друг друга терпеть не могут. К тому же Трищак сумел подгадить почти всем из колдовской братии. Трищак полагал, что колдуны должны послать к чертям собачьим все четыре стихии и заниматься только одним — смертью. Главным и самым важным заданием жизни Трищак полагал воскрешение таких личностей, как Пушкин и Шолохов. Но пока что его усилия не увенчались успехом. Правда, Трищак всегда носил с собой в коробочке клочок черных волос, очень похожих на собачью шерсть, и доказывал, что это бакенбарды Александра Сергеевича, созданные, его, Трищака, волшебством. Далее в планах Трищака было воссозданного Пушкина забросить в город Симбирск, в одна тысяча восемьсот шестьдесят девятый год, и там неотразимый наш поэт должен был стать любовником небезызвестной госпожи Ульяновой и отцом ее будущего сына. К удивлению окружающих, маленький Володя в этом случае появится на свет абсолютно черным, курчавым и толстогубым. Зато новорожденный гений еще в колыбели начнет сочинять стихи и от революционных идей, внушаемых матерью, не откажется, только помчится в Соединенные Штаты бороться за свободу черного меньшинства. Америка в этом случае так и останется окраинной страной, ну а Россия превратится в сверхдержаву и будет всех учить уму-разуму. Трищак даже сочинил для будущего потомка Александра Сергеевича стихи, тем самым облегчая ему задачу воплощения.

Единственное, что омрачало Трищаку жизнь, это слава Гавриила Черного. Как ни пыжился Трищак, как ни старался, но Гавриила всегда ставили на первое место, а Трищака почему-то на второе. Чтобы усилить свои позиции, Трищак прибегал к неординарным средствам — использовал в магии плесень и блевотину, собачий кал и свиные кишки, а вместо оберега на шее носил засушенный кошачий фаллос. Спору нет, о нем теперь чаще говорили, чем о Гаврииле Черном, и клиентура у Трищака была шире, но все равно в колдовских кругах Гавриила ценили выше.

Но при этой своей нудной завистливости Трищак был человек с юмором. Обожал он гостям дурманить разум и заставлял их выбегать на площадь перед домом — а жил Трищак в центре Москвы — нагишом и крыть ментов матом. Причем подобные гадости он проделывал не только с простыми смертными, но и с колдунами средней руки, чья сила была каплей против его дара. Не гнушался и над женским полом так посмеяться. «Главное в жизни, — утверждал Трищак, — в каждое дело положить кусок говнеца.

У многих на это смелости не хватает. Мелкие людишки, духом слабы. А я — пожалуйста, куда угодно могу насрать. Это и есть высшее колдовство». Многие в Темногорске считали, что верховенство Трищака будет забавным. А колдовская братия обожает забавы. Чуть, может быть, меньше, чем деньги. Ради забавы они кого угодно могут во главе Синклита поставить. И объяснят свои безумства тем, что колдовство без забавы — это не колдовство.

Роман направился в кабинет. Дверь отворил беззвучно, но Стен тут же проснулся. А может быть, он и не спал всю ночь, просто лежал с закрытыми глазами.

— Вспомнил? — спросил.

Роман отрицательно покачал головой, сел за стол, выдвинул верхний ящик. На дне лежал серебряный кружок. «РОМАН ВЕРНОН, водный колдун», сплетались выгравированные буквы в занятный узор. Приглашение на Синклит. В принципе, колдун может жить, не входя в Синклит. Колдун может жить как угодно и где угодно, — колдует он всегда в одиночестве. Колдует, да… но стремится в Синклит.

Роман повертел в пальцах серебряный кружок, потом бросил в тарелку с пустосвятовской водой, но ни одна гравированная буковка его имени не расплылась, ни один завиток виньетки не растаял. Только на мгновение черная жирная двойка возникла на серебряном кружке и пропала. Что она означала? Его очередность? Второе место в списке? Или оценку его способностей, данную экспертом по колдовской силе Гавриилом Черным? Почему-то ему казалось, что последнее. Неужто только двойка? В школе в свое время Роман Воробьев нахватал их предостаточно, но, возмужав, решил, что выбрал лимит «неудов» до конца жизни и в будущем эти поганые черные лебеди с изогнутыми шеями никогда не появятся в его реке. Вышло, что ошибся.

Роман поморщился. Вся эта свара, это соперничество, почти детское, полное недомолвок, тасование билетов, как карт, и тайные пожатия рук его до невозможности раздражали. Но не явиться на Синклит не мог. От того, кто будет во главе, зависит судьба колдовской братии в Темногорске. А что, если Стен ошибся? Ничего с Чудаком не станется и… Нет, не надо себя обманывать. Просто так Трищак на Синклит не поедет. Ни с того ни с сего обручи колдунам на головы ладить не будут. Знают колдуны, почти все уже знают о предстоящем уходе Чудодея. А если не знают, то предчувствуют. Тошно им, страшно. Час пришел…

Ладно, к черту все эти колдовские дрязги. Лешку надо спасти. Это главное. А Чудодей? Разве судьба Чудодея — не главное? Ведь Чудака тоже надо спасать от злобных сил. Так кого прежде? А тут еще это беспамятство…

И что-то мерзкое готовится. Никогда не бывало прежде в Темногорске, чтобы один колдун другого пленить пытался.

В дверь постучали. Снаружи. Хотя на воротах висела записка, что приема нет, да и ворота были замкнуты, правда, простеньким заклятием, без сложных магических ухищрений.

«Чудак пришел, — догадался Роман. — За собакой». Отворил дверь. Так и есть. Чудодей стоял на пороге.

В плаще, в паричке, в руках широкополая шляпа, с полей на пол текло.

— Матюшу верните, — сказал Чудак и стряхнул воду с шляпы. — Глупая шутка, Роман Васильевич, смею вам заметить.

— Это не шутка. — Господин Вернон особо выделил голосом «не». — Мой ассистент прозревает будущее. Не всегда умеет толковать, но в видениях не ошибается. Он вам сказал: нельзя гулять с собакой.

— Если он не ошибается, то что можно изменить? — Чудак поправил очки. — В конце концов, это бесчеловечно — разлучать меня с Матюшей.

— Хорошо, сейчас приведу вашего кусачего.

Едва Роман отворил дверь кладовки и снял заклинание, как французский бульдог, рассерженно фырча, кинулся через коридор и кабинет, метнулся к хозяину и прыгнул на грудь. Чудак едва не опрокинулся на спину.