Лицо царевича дергалось, он смотрел на Маркова расширенными, безумными глазами. Егор ужаснулся. Ему хотелось выскочить из кабинета, убежать куда глаза глядит от этого страшного разговора. Но он продолжал стоять как вкопанный.

— А тех, кто мне покорен и верен, возвеличу… вознесу!.. Подойди ко мне! Стань на колени. Присягай в верности!..

Егор отшатнулся:

— Ваше высочество! Опомнитесь!

— Не бойся! Будешь моей правой рукой. За это я требую немного: слушай, смотри, выведывай, все доноси мне! Мне нужны уши и глаза в батюшкином дворце, где даже стены меня ненавидят!

Голос царевича сорвался на судорожный вопль.

— Ваше высочество! Опомнитесь! Испейте водички… Где вода-то?! — в ужасе бормотал Егор, мечась по кабинету.

Найдя кувшин, он наполнил стакан, впопыхах перелил через край и подал царевичу. Тот машинально выпил, немного успокоился.

— Согласен? — хрипло спросил царевич.

— Нет! — твердо ответил Марков, и густые брови его сдвинулись над переносьем, лоб нахмурился. — Распрю между отцом и сыном пусть судит бог, а я промежду вами становиться не могу. Маленький я человек, страшные эти дела для меня погибель. Тебе ли, царевич, отцу ли твоему пальцем шевельнуть — и нет Егора Маркова.

— Вот ты какой… трус! — с презрением сказал Алексей Петрович.

— Не от трусости говорю. Изменником не буду!..

— Дурак! — сказал Алексей. — Пойми: батюшкиной жизни, может, на один год не осталось.

— Как божья воля будет! В животе и смерти один господь властен.

Царевич пришел в себя, встал с кресла:

— Вижу, крепкий ты человек. Батюшку любишь премного больше, чем кое-кто из вельмож. Хвалю!

— Позволите идти, ваше высочество? — робко спросил Егор.

— Иди! Смотри — об этом разговоре ни-ни!

— Ваше высочество!

— Помни: до розыска дойдет, знать ничего не знаю! Ты на дыбу пойдешь! Ступай, холоп!

Егор ни жив ни мертв выбрался из кабинета.

В приемной к нему метнулся Василий Дедюхин, офицер из личной свиты царевича. Марков и Дедюхин были в приятельских отношениях и не раз вместе покучивали в гербергах.

— О чем, Егор, так долго с царевичем разговаривал?

— Так… О токарных заказах для дворца.

— Царевич, видно, тебя приветил, — насмешливо сказал Дедюхин, глядя на бледное, взволнованное лицо Егора.

— Некогда мне! — воскликнул Марков и выскочил из приемной.

Мысли Егора были безотрадны.

«Попал, как зернышко меж двух жерновов, — думал молодой токарь. — Ох, измелют меня в муку!.. С одной стороны — страх, с другой стороны — страх… Рассказать царю? Мне поверит али сыну? Что я? Мошка, пылинка! А супротив меня наследник российского престола!»

Марков решил молчать.

Велико было беспокойство и волнение Маркова, когда его назавтра опять вызвали к царевичу.

Алексей Петрович был совершенно трезв, смотрел хмуро, озабоченно.

— Слушай, Егор, я вчера много наболтал?

— Было, ваше высочество, — замялся Егор.

— Это не я говорил, а хмель. Мы вчера изрядно воздали дань Бахусу… Ты батюшке ничего не говорил?

— Ничего, ваше высочество!

— Добро! Знай: пьяный человек за свои речи не отвечает. Вот тебе за скромность!

Он протянул Егору золотой. Тот вежливо, но решительно отказался. Царевич удивился, однако браниться не стал и отпустил Егора.

Двумя свиданиями дело не окончилось. Убедившись, что Марков не донес на него царю, Алексей решил сделать его своим соглядатаем.

Маркова призывали к Алексею несколько раз. Царевич грозил, расточал обещания. Егор твердо стоял на своем:

— Шпигом никогда не был и не буду!

Вызовы Маркова к царевичу не остались без внимания царской челяди. К нему приставали, выпытывали. Особенно был привязчив молодой Сашка Бутурлин. Он даже поил Маркова на свой счет, чтобы выведать от него тайну.

— Егорша, зачем ходил к царевичу?

— Он хочет сделать особенную мебель по заграничному маниру и советуется со мной…

— Врешь, ой врешь, Егорша!

— Вру, так не слушай! Спроси у царевича.

— Дурак я — к царевичу лезть. Выпьем, Егорка!

— Выпьем, Сашка!

— Так какие же у вас с царевичем дела?

— Дюжина кресел с точеными ножками, три дюжины стульев… — начинал перечислять Егор.

Тайну Марков хранил крепко.

Пришла дождливая, тоскливая петербургская осень. Улицы раскисли, топкое болото подходило к каждому дому, заливало дворы, просачивалось сквозь деревянные мостовые, затопляло их. Ходить можно было только в высоких сапогах, да и то не по всем улицам.

В домах стены покрывались зеленой плесенью. Плесень расползалась по мебели, по одежде, склеивала страницы книг, бумаги в канцеляриях.

Царевич жил с женой в двухэтажном доме на левом берегу Невы, невдалеке от Литейного двора. Дом был тесен и неудобен, с дырявой крышей, но Алексей жалел денег на перестройку.

Царевич держался замкнуто, принимал только ближайших друзей, а таких было немного. В доме царевича не устраивалось ни пышных пиров, ни придворных забав. А когда молодая принцесса выражала мужу недовольство, тот молчал и насмешливо фыркал.

— Навязали мне жену-чертовку! — пожаловался раз пьяный царевич своему камердинеру Ивану Афанасьеву Большому.[143]  — Как к ней ни приду, все сердитует. Быть Головкина да Трубецкого головам на колах: это они к батюшке писали, чтоб меня на ней, еретичке, женить.

— Царевич-батюшка, не кричи, — прошептал камердинер. — Не ровен час, услышат, донесут, беда будет…

— Плюю на всех! — задорно возразил Алексей. — Придет время без батюшки, я шепну архиереям, а те — священникам, а священники — прихожанам, тогда нехотя меня владетелем поставят… Ты чего, старый дурак, задумался?

— Что же, государь царевич, говорить-то?

Утром Алексей спохватился, спросил камердинера:

— Не говорил я вчера лишнего?

— Было говорено немало… — Иван пересказал.

Царевич Алексеи с досадой потер узкий высокий лоб:

— Вот беда! Ну, да кто пьян не живет? Я пьяный много лишних слов говорю и о том после очень тужу. Ты смотри этих моих слов не пересказывай!

— Помилуй, государь, разве я таков?