Меншиков со стыдом и злостью вспомнил визит к царевичу и неудачную попытку войти к нему в милость.

«Чует свою силу… А что, если… убедить государя написать завещание? В пользу царевича Петра Петровича… Государыня — регентша.[149] Я при ней первый в государстве! С царевичем Алексеем придется бороться, но если будет воля царя лишить его наследства… Да, один исход!»

Меншиков поспешил в царский дворец, который оставил всего час назад. Он прошел к царице без доклада. Екатерина сидела унылая, на полных щеках видны были следы слез.

— Как государь? — спросил Меншиков.

— Очень плох! Арескин не ручается за сегодняшнюю ночь!

— Государыня, у нас есть средство спасения! — воскликнул Меншиков и изложил свои планы.

— Это бы хорошо, но как уговорить государя?

— Попробуйте, ваше величество!

— Александр Данилыч, напиши завещание; попытаюсь дать на подпись.

Меншиков поспешно приготовил манифест, где наследником объявлялся царевич Петр Петрович, а Алексей лишался прав наследства за «супротивные государству поступки и неспособность к делам правления». Екатерина взяла бумагу и, дрожа, отправилась в комнату царя.

Петр дремал, дышал трудно, с хрипом. Комната остро пропахла лекарствами, ее смутно освещал огонь камина. У изголовья постели сидел доктор Арескин, задумчиво игравший золотой табакеркой.

— Господин доктор, прошу вас уйти. Я должна иметь с его величеством секретный разговор.

Медик с поклоном вышел. Царица нетерпеливо ждала пробуждения больного. Наконец он проснулся.

— Катя? Хорошо, что сменила Арескина. Ему надо отдохнуть. Что у тебя за бумага?

— Петр Алексеевич, — необычайно волнуясь, заговорила Екатерина, — в животе и смерти бог волен. Ежели с тобой что случится, мы все погибли…

— Кто — вы? — Петр быстро и пронзительно взглянул на царицу.

— Я, маленький Петенька, Александр Данилыч…

При имени Меншикова царь сделал гневное движение. Екатерина поняла, что испортила дело.

— Чего ты хочешь?

— Подпиши манифест.

— Дай сюда! Впрочем, и читать нечего, понимаю: Петр Петрович вместо Алексея Петровича, ты правительница. Так?

— Так…

— Узнаю Алексашкины проделки. Все чужие, все только о себе думают! — Царь заворочался в постели, на бледно-желтых щеках вздулись желваки. — Сначала надо медведя убить, а потом шкуру делить!

Петр разорвал манифест, бросил обрывки на ковер:

— Сожги!

Екатерина подобрала клочки и кинула в камин.

— Слушай! — В голосе Петра звучала глубокая горечь. — Я сам не меньше вашего озабочен, чтоб Алешка не сел на престол. Вы с Данилычем себя бережете. А для меня… это — погибель моего дела! Но что затеяли вы, сие неблаговременно. Так Данилычу и скажи. Рано за себя перепугались!

Через несколько дней по городу разнеслась молва: государь поправляется. Меншиков и его партия подняли головы, сторонники Алексея приуныли.

— Крепко, проклятый! — толковали они по углам. — Недаром дьяволу душу продал. Тот его и поддерживает.

— Ему сроку по земле ходить положено пятьдесят годов.

— Пятьдесят годов! Эва, утешил! Значит, еще семь годов! За семь годов от нас и звания не останется — начисто выведет.

Уже больше года по Европе ходили слухи о необычайном изобретении некоего доктора Орфиреуса. Утверждали, что Орфиреусу посчастливилось изобрести вечное движение, perpetuum mobile, решить задачу, над которой мучились изобретатели много столетий.

Орфиреус возил машину по германским городам и показывал любопытным за деньги.

Главную часть машины составляли два огромных колеса, чуть ли не до потолка. Колеса соединялись запутанной системой рычагов. Одно из колес было насажено на вал; веревка, намотанная на тот же вал, через пару блоков шла к грузу.

Посетители осматривали машину, расспрашивали, как она действует.

— Сие есть тайна, — вежливо отвечал Орфиреус. — Я вам продемонстрирую действие моей махины, господа!

Он раскручивал одно из колес, и оно начинало вертеться с легким скрипом.

Рычаги качались взад-вперед, передавали движение другому колесу. На вал наматывалась веревка, поднимала кверху груз.

Посетители, вытаращив глаза, смотрели на действие чудесной машины. Минуты проходили за минутами, колеса всё двигались, а главное — тянули груз!

— Как видите, господа, моя махина не токмо сама движется, но и создает силу! — говорил «изобретатель».

Люди уходили ошеломленные. Машина Орфиреуса действительно была необъяснимым чудом.

Посетители, постояв за дверью вместе с Орфиреусом, возвращались в комнату через полчаса. А «чудесная» машина все продолжала работать![150]

Петр еще в начале 1715 года узнал об «изобретении» Орфиреуса.

Во время выздоровления, когда ему нельзя было заниматься государственными делами и он был свободен, царь целыми часами думал о машине Орфиреуса. Петр решил потолковать о ней с Егором Марковым.

— Катюша, — сказал он жене, — вели позвать ко мне Егора Маркова.

Узнав, что ему приказано явиться к царю, Марков перепугался. «Государь узнал, что я бывал у царевича!» — решил Егор. Он вошел в спальню Петра сам не свой. В комнате было полутемно, царь не заметил волнения Маркова.

— Ну-ка иди сюда, Егор — царский механикус! — сказал царь.

Голос его был веселый, и Марков понял сразу, что Петр Алексеевич на него не сердится. Он приблизился к постели.

— Слушай-ка, Егор, ты про махину Орфиреуса знаешь? Трактуют, будто сия махина сама собою движется. Ты понимаешь, какую важность имеет перпетуй-мобиль? Представь себе: поставили его около твоего токарного станка, он его вертит да вертит. У тебя ноги свободны, ты всю мысль, всю силу употребляешь на одно: точить! Ведь небось лучше выточил бы, чем теперь? А?

Глаза Петра засверкали от удовольствия. Он двинул рукой, точно прикладывая резец к обрабатываемой вещи.

— Само собой, вашей величество! Не в пример свободнее было бы. Только сомнительно…

Но царь продолжал, не слушая Маркова:

— Нет, Егор, ты подумай: ежели таких махин изрядное число построить, они могут ткацкие и прядильные станки двигать, молотами бить, кои гвозди куют! Знатно бы получилось! Сколько людей освободилось бы!