Сначала Максимов увидел влажные чешуйки зонтов, так плотно сдвинутые друг к другу, что казалось, между кустами свилась в комок огромная змея. Проход в толпе, в который охранники ввели Карину, уже сам собой затянулся, как ряска на стоячей воде. Максимову ничего не оставалось, как тихо пристроиться в крайнем ряду.

Соседом оказался кряжистый невысокий мужчина в плохо сидящем дорогом костюме. Вида он был совсем не московского. Он тихо сопел и то и дело вытирал влажное от мороси лицо скомканным платком.

Максимов как мог беззвучно раскрыл зонтик и поднял его над головой, закрыв от дождика себя и соседа. Мужчина не сразу обратил внимание на произошедшую перемену, настолько глубоко ушел в себя. Наконец, очнувшись, покосился на Максимова. Почему-то не удивился, а как своему прошептал:

— Такие дела, брат. Даже не знаешь, что и подумать.

Максимов, ничего не поняв, кивнул.

— И главное, никаких комментариев, — добавил мужчина.

Он изобразил на лице полное недоумение, даже чуть развел руками, чтобы еще яснее стало, что никакие умные мысли в его голову не приходят. Отвернулся и вперил взгляд слезящихся глаз в плотную стену спин.

Как раз в эту минуту в центре произошло какое-то движение, толпа колыхнулась, и появился просвет, в котором Максимов успел разглядеть закрытый гроб и крупную фотографию на крышке.

— Такие дела, — пробормотал сосед.

Максимов прислушался к своим ощущениям. На кладбище происходило что-то странное. Уже на подходе он смутно почувствовал какую-то странную ауру, витающую над толпой. К обычной для такого случая гамме эмоций примешивалось что-то неестественное. Показалось, что буквально всех охватила неловкость, будто невольно стали свидетелями чего-то такого, от чего следовало бы стыдливо отвести глаза и сделать вид, что ничего не произошло.

В центре, у могилы, раздался сдавленный женский стон. Толпа зашевелилась. Послышались гулкие удары земли по гробу.

И тут Максимов почувствовал присутствие в толпе людей кого-то чужого, абсолютно, страшно чуждого всем. Того единственного, кто не мучил себя этой странной неловкостью. Наоборот, он упивался странной, противоестественной аурой, накрывшей толпу.

Максимов вскинул голову, пытаясь отыскать этого чужака в толпе. На какую-то секунду глаз поймал источник опасности. Чужой взгляд прошил толпу, словно вспыхнул солнечный луч, отразившись в оптике прицела. Вспыхнул и погас, уколов ледяной иглой точно в сердце.

Глава третья. Жизнь после смерти

Странник

Поминки как-то быстро перевалили за ту грань, после которой уже забывается повод к застолью.

Собственно, никаких посиделок в народном духе со слезами и баяном не было. По чинности и благообразности происходящее напоминало светский раут, с поправкой на траурный антураж, конечно. На первом этаже особняка в просторном холле расставили диваны и кресла, в уголке разместился бар и шведский стол с закусками.

Делегация сотрудников холдинга исчезла первой. Откланялись и пробормотали соболезнования вдове случайные лица и наиболее занятые. Остались только близкие родственники и с в о и.

Гости отдыхали, приходили в себя и набирались сил для обратной дороги в Москву. На лицах все еще держалось скорбно-недоуменное выражение, прилипшее на кладбище, но разговоры все чаще соскальзывали на нейтральные темы.

Максимов почувствовал жуткий приступ голода. По давней привычке ни перед полетом, ни в самолете ничего не ел. К вынужденному посту добавился стресс, в результате желудок, как выражался давний друг Славка Бес, прилип к глотке. Организм настойчиво требовал хоть чего-нибудь съестного, пару сотен калорий, чтобы жить и действовать дальше.

Он прошел к шведскому столу. Положил на тарелку горку салата и три канапе. За спиной послышалось стесненное сопение.

Максимов оглянулся. Кряжистый мужчина, которого он прозвал «нефтяником», поставил на стол две пустые рюмки. Вопросительно посмотрел на Максимова.

«Полторы тысячи калорий за раз. Заодно согреюсь», — подумал Максимов и кивнул.

Мужчина оглянулся через плечо на зал, выудил из кармана плоскую фляжку. Разлил в рюмки розоватую жидкость.

— Что это? — на всякий случай поинтересовался Максимов.

— Морошка на спирту. Собственного изготовления. Натур продукт, так сказать.

«Точно нефтяник», — решил Максимов.

Выпили не чокаясь. Сосредоточенно перевели дух. Напиток оказался не морошкой на спирту, а чистым медицинским спиртом, подкрашенным соком морошки.

— Не понимаю, — пробормотал мужчина, выдохнув в кулак.

По его хмурому лицу разлилось свечение цвета спелой болотной ягоды.

— Извините, я не представился. Максим Владимирович. — Максимов выжидающе посмотрел на мужчину.

— Серафим Петрович Бондарь. Из Ханты-Мансийска.

— Нефтянка?

— Она самая. Кормилица и поилица.

Серафим Петрович вновь наполнил рюмки.

— Я, наверное, пропущу. — Максимов с трудом протолкнул в обожженное спиртом горло кубик канапе.

— Так за покойного же!

Максимов не стал уточнять, за что же пили в первый раз. Решил, что, наверное, за знакомство.

Влив в себя спирт и не поморщившись, Серафим Петрович снова изрек:

— Не понимаю!

Максимов тоже мало что понимал в произошедшем. Одно знал точно: запаянные цинковые гробы так просто не появляются. Должно было произойти нечто, из-за чего родным и близким будет не на что последний раз взглянуть. Но в прессе никаких сообщений о взрыве, автоматных очередях в упор, пожара и автокатастрофы не было.

Как ни прислушивался к разговорам гостей, ничего путного о причине смерти Матоянца не выяснил. Все как сговорились, стараясь обходить эту тему стороной, будто покойный отошел в мир иной в результате дурной и постыдной болезни.

— Знаешь, чего я все в толк не возьму, Максим Владимирович? — Бондарь тяжко вздохнул. — Все из головы не идет случай один. Приезжал к нам Ашот Михайлович, пусть земля ему пухом… Встретили, как полагается. Ну я речь такую задвинул, типа нефтяная труба — становой хребет России. Согласен?

— Медицинский факт, — уклончиво ответил Максимов.

— Костыль это, а не хребет! — Серафим Петрович чуть повысил голос, пришлось испуганно оглянуться. — Мне Ашот Михайлович тогда сказал. Спокойно так, без московского выпендрежа… Сказал, что Китай с экспорта детских игрушек имеет в два раза больше, чем мы с нефти и газа. Это правда?

Он поднял на Максимова больные от выпитого и передуманного глаза.

— Правда. И что самое грустное, содержит на эти деньги крупнейшую сухопутную армию в мире. И китайчата, насколько мне известно, не голодают.

— Вот-вот! — Серафим Петрович поскреб под левым лацканом пиджака. — У меня тут с тех пор словно заколыхнуло. Как же так, ты мне объясни! Наперегонки с «Шеллом» сами же свою нефть за кордон качаем и качаем. Скоро ничего не останется. А народ уже с голым задом ходит, в армию дистрофанов берем… Не понимаю я этого!

«Так, у кого что болит, тот о том и говорит. — Максимов грешным делом надеялся, что нефтяник имеет хоть какую-то информацию о смерти Матоянца. — Да и бог с ним, уж Карина-то все знает наверняка».

И он решил продолжить разговор на вечно животрепещущую российскую тему «кто виноват?».

— Что сказать? У меня нет ответа. Я историк, а не политик. Ашот Михайлович, возможно, знал ответ.

Серафим Петрович отвел взгляд в сторону.

— Кончится нефть, польется кровь, — себе под нос пробормотал он.

Максимов невольно обомлел от формулировки, точной и беспощадной, как выстрел снайпера.

— Сами додумались? — спросил он.

— Куда мне! — Серафим Петрович грустно усмехнулся. — Матоянц так говорил.

«С такими мыслями в голове и с такими деньгами долго не живут. Слишком опасное сочетание», — подумал Максимов.

Серафим Петрович потрогал фляжку в кармане. Максимов отрицательно покачал головой.

Серафим Петрович оглянулся на зал.