— Да, я же самое главное забыла!

— Что тебе пора спать?

— Идиот клинический, — проворчала Карина.

Потянулась к уху Максимова.

Слушая ее шепот, Максимов обмер.

«Только этого еще ей не хватало! — с тревогой подумал он. — Мог бы и сам, между прочим, догадаться. Со дня смерти прошло три дня, самое время вскрыть завещание».

— И что ты теперь будешь делать? — шепотом спросил он.

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Честно, не знаю. У тебя какие-нибудь мысли есть?

«Бежать», — чуть не вырвалось у Максимова. Но, поразмыслив немного, понял, бежать бесполезно. Все равно найдут и вцепятся мертвой хваткой.

— Извини, галчонок, но в таких делах я не советчик. Не мой уровень и не мой мир. Но советников и советчиц у тебя скоро появится, как собак нерезаных. Кстати, ты никому еще не проговорилась?

— Если ты имеешь в виду Лизку, то, конечно, нет!

— Правильно. Как, кстати, она узнала о похоронах?

— А-а. Она со своим френдом приехала. Глеб Лобов, отчим с ним какие-то дела крутил. Авантажный такой тип. На Сорокина похож.

— Муж той, что новости по телику читает?

— Дремучий ты! Книжки который пишет. «Голубое сало» читал?

— Что-то про хохлов?

Карина с трудом, как ребенок, уставший плакать, хихикнула. Было очень похоже на последние слабеющие рыдания, но Максимов знал, это уже смех, значит, не так все плохо.

Погладил ладонью ложбинку между остро торчащими лопатками.

— Не раскисай. Улыбайся, галчонок. Как бы ни было трудно, всегда улыбайся. Улыбка — отличительный знак победителя.

— Да-а. — Она уткнулась лицом ему в грудь. — Тебе легче. У тебя улыбка к лицу как пришпилена.

— Что ж ты хочешь, годы долгих тренировок!

Она не успела рассмеяться.

Неясный шум медленно пополз к веранде. Кто-то крался через лужайку, стараясь не попадать в пятна света. Максимов прикрыл глаза и уловил натужное дыхание пса.

Правая рука рефлекторно потянулась к левому запястью: там, в рукаве прятался стилет. Секунда — и клинок, как из пращи, метнется в цель.

Он приказал руке расслабиться.

Шум в темноте стал отчетливым, близким. Глаза уже различали густое черное пятно, движущееся к террасе.

Максимов ясно и ярко представил себе спираль колючей проволоки…

…Стальная спираль с острыми засечками тускло светилась в темноте. Не перепрыгнуть. От влажной травы, примятой проволокой, поднимался резкий запах озона. На острых засечках то и дело вспыхивали яркие светло-голубые бусинки, лопались, стреляя бесцветным огнем. Спираль едва слышно гудела, как высоковольтная линия.

Пес замер, с шумом втянул носом воздух. Неизвестно откуда взявшееся препятствие внушало страх. Самое страшное, что его нельзя было ни увидеть, ни унюхать. Но оно было! До скулежа захотелось выдать в траву горячую струю и убежать прочь.

Тихо звякнула металлическая упряжь на ошейнике. Хозяин требовал идти вперед. Пес уперся, что есть силы вдавив все четыре лапы в землю.

— Вперед! — раздался в темноте мужской голос.

Карина отлепилась от Максимова, развернулась у него на коленях, юркнула вниз. Донышко бутылки скрипнуло по полу, глухо булькнуло содержимое.

«Неплохо», — машинально отметил Максимов.

Положил руку на выгнутую спину Карины, слегка надавил, не дав распрямиться. Иначе бутылка, как граната, ушла бы в цель.

— Ну и что ты там нарисовался, боец? — с командирской медью в голосе спросил Максимов.

— Извините, Карина с вами? — раздался из темноты мужской голос.

— А представиться не забыл?

Мужчина смущенно кашлянул.

— Извините. Я — охранник. Семенов фамилия. Мне по рации передали, Карину мама ищет.

Карина встала. Бутылку держала, как гранату, чуть на отлете.

— Сейчас приду! Шавку свою на цепь посади, Семенов.

— Не положено, — пробурчал охранник.

— Ложила я на твое положено! — взорвалась Карина. — Еще раз подкрадешься, получишь бутылкой по башке.

Звякнул поводок, пес судорожно хрякнул, потрусил за хозяином в темноту.

— Не дом, а концлагерь со всеми удобствами, — проворчала Карина.

Закинула голову, сделала глоток из бутылки.

— Пуф! — выдохнула она. — Неделю я здесь продержусь, как обещала. Но потом за себя не ручаюсь.

Максимов встал, встряхнул кистями, сбросив скопившееся напряжение. Отобрал у Карины бутылку, заткнул пробкой и бросил в кресло.

— Галчонок, не пей эту гадость.

— А спирт можно?

— Да, если чистый. Нельзя все, что гнило: вино, пиво, сидр.

Карина беззлобно ткнула кулачком ему в грудь.

— Зануда!

Закинула голову, заглянула в лицо Максимову.

— Расходимся?

— Пора. Автоответчик и модем будут постоянно включены. На мобильный не звони.

Карина кивнула.

— Ты же не навсегда пропадаешь? — прошептала она.

— Нет. Надеюсь — нет.

— Возвращайся, пожалуйста, скорее. Потому что ты и «никогда»… Я этого просто не переживу.

— Не каркай, галчонок! И помни, если выглядишь как еда… — начал Максимов.

— …тебя обязательно сожрут[9], — закончила Карина.

Она отступила на шаг, обхватила себя за плечи.

— Иди, Макс. Иди, пока я не расплакалась.

Максимов сделал шаг назад, помахал Карине рукой.

— Хоп! — неожиданно выдохнул он.

Правая рука Карины сама собой взметнулась вверх, сжатый кулак замер на одной линии с глазами.

«Так-то лучше, девочка моя», — удовлетворенно подумал Максимов.

Странник (Неразгаданная судьба)

— Хоп! — неожиданно скомандовал Максимов.

Правая рука Карины сама собой взметнулась вверх, пистолет замер на одной линии с глазами. Дважды плюнул огнем. Парный удар эхом прокатился по тоннелю тира.

Рука Карины опала. Пистолет повис в расслабленной кисти.

Максимов прищурился, всмотрелся в грудную мишень, болтающуюся на тросиках у дальней стены тира.

— Уже лучше, галчонок, — похвалил он. — «Восьмерка», на семь часов[10]. Обе легли рядышком.

— Разве ты отсюда видишь? — спросила Карина.

Говорила громче, чем нужно, слегка оглохнув от выстрелов. Максимов запретил пользоваться «берушами».

— Я не вижу, я чувствую.

Максимов вскинул руку. «Магнум» мощно грохнул, выплюнув пулю в цель.

Дырка в мишени стала отчетливым черным пятнышком.

— Класс! — выдохнула Карина, засветившись лицом. — А ты…

— Хоп! — оборвал ее Максимов.

Карина рефлекторно вскинула руку. Ее «вальтер» бил куда тише. После «магнума» выстрелы показались двумя сухими щелчками.

Карина уронила руку.

Дырка в мишени стала размером со спичечный коробок.

Максимов похлопал Карину по острому плечу, торчавшему из выреза защитного цвета майки. Чуть надавил пальцем на тугой бицепс.

— Расслабься, галчонок, но не в кисель. Будь, как ива, гибкой и податливой.

Она кивнула, не отпуская глаз с мишени.

— Стой и жди команды.

Максимов поставил пистолет на предохранитель, сунул в кобуру. Отошел к стойке в углу тира.

Тир они обнаружили случайно, прогуливаясь по задворкам Пятнадцатого квартала. Когда-то этот район населяли парижские пролетарии и русские с офицерской выправкой. Поклонники Троцкого и осколки Белой гвардии дружно вкалывали на заводах «Рено». Такой вот идеологический мезальянс приключился в двадцатом году.

Максимов уловил в воздухе характерный острый пороховой дымок и, идя на запах, привел Карину к вполне обычному погребку, в котором сам бог велел открыть винный кабачок. Но здесь, как оказалось, поклонялись не Бахусу, а Марсу. Тир так и назывался — «Марс», как сообщала всем выцветшая вывеска над входом.

Внутри длинный зал выглядел запущенным и безденежным, как российский ветеран. Кто набивал здесь руку, осталось неизвестным. За три дня Максимов с Кариной не пересеклись ни с одним посетителем. Однако кто-то все-таки стрелял. Входя в гулкий погреб, Максимов всякий раз чувствовал, что пахнет свежей пороховой гарью.