Аким остановился посреди улицы и невольно залюбовался ею. Всматриваясь в небо, он различал большие косяки наших бомбардировщиков. Они летели на одном уровне с вершиной радуги, купаясь и поблескивая дюралюминием в ее неповторимом разноцвете. Зрелище это потрясло Акима. Он зачарованно смотрел на радугу, не слышал даже, как подошел к нему Ванин.

– Что ты, Аким, стоишь тут, как татарский мулла?

Аким вздрогнул и оглянулся.

– Ты только посмотри, Семен! - Акиму вдруг захотелось схватить Сеньку на руки и поднять высоко-высоко над своей головой, как, бывало, поднимал он маленьких хлопцев в дни праздничных парадов в Харькове.

– Перестань, Аким, что ты делаешь? - вырвался Ванин.

– Боже мой, как хорошо!.. Какая изумительная игра электричества, воздуха и влаги!.. - воскликнул Аким.

И, не отрывая своего взгляда от полыхавшей радуги, он вдруг стал с увлечением и подробно рассказывать Сеньке, что такое радуга и как образуется спектр. Удивленный Ванин смотрел на разрумянившееся лицо Акима и молчал. Но когда Аким наконец тоже замолчал, Сенька все же заметил:

– Очень даже хорошо. Но зачем все это я должен знать?

– Э, Семен, знать все, решительно все нужно знать! - быстро ответил Аким и с грустной задумчивостью добавил: - Жаль, что это не под силу одному человеку. А знать нужно все, - горячо повторил он и вдруг вспомнил: -Когда мы были в генеральском блиндаже, я видел там много-много книг. И среди них - какая бы ты думал? Астрономия! Зачем бы генералу астрономия? А вот изучает человек. Эх, Семен, какая это могучая сила - знание!..

– Что говорить, - согласился с ним Ванин. - А зачем это тебя лейтенант вызывал?

Сенька знал, что Аким был у командира, и это его беспокоило.

– Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?

– Писарем меня хочет сделать.

– И ты согласился?

Аким улыбнулся.

– А почему бы и нет?

– Да ты, я вижу, совсем свихнулся!

– Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает. Помнишь, ты и сам мне говорил, что писарь из меня выйдет в самый раз, мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался твоего совета.

– Так я же шутил! - в отчаянии воскликнул Сенька.

– А ты не шути в другой раз.

– Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому разведчику -это же безумство!

– "Безумству храбрых поем мы славу!"

– Какая же тут, к черту, храбрость - в писаря!

– А наградные листы кто на тебя будет составлять?

– Найдутся и без тебя составители. Нет, если ты только уйдешь в писаря, переметнусь к "катюшникам", вот провалиться мне на этом месте!

В юношески взволнованном, звонком и порывистом голосе Сеньки было столько искренней и чистой преданности, что Аким невольно ощутил к нему прилив братской нежности.

– Чудак ты, - обхватил он Сеньку за плечо. - Так вот я и соглашусь пойти в писаря. Что мне, жизнь надоела?

И друзья засмеялись. О тяжелом ночном разговоре там, под дубом, они словно забыли совсем.

С юга подоспели темные грозовые тучи. Сталкиваясь и наплывая одна на другую, они потрясали землю и темный небосвод сухими оглушающими раскатами грома. Поминутно вспыхивали и скакали по всему горизонту ломаные стрелы молний.

Земля, вздыхая могучей грудью, проглатывала бурные потоки воды, низвергаемые щедрым небом. Молодая яблонька, уцелевшая в палисаднике разрушенного снарядом дома, склоняла долу свою зеленокудрую голову, купаясь в мягкой дождевой воде. Ее недозрелые плоды подставляли под душевые струи дождя свои розовеющие бока; стоя под дождем, разведчики любовались этой яблонькой, как первым проявлением всесильной жизни в маленьком, умерщвленном войной селении.

– Пройдет годок-другой, и опять яблони зацветут рядом с новыми домами, - вполголоса проговорил Аким и предложил: - Пробежим по дождю?

– Давай! - согласился Ванин, сверкнув озорными глазами.

Взявшись за руки, они понеслись вдоль улицы.

Заскочили в пустой блиндаж, отдышались.

За дверью послышались тяжелые, чмокающие шаги.

– Пинчук идет. Сейчас какую-нибудь работенку всучит. Хоть бы поскорее в разведку посылали. Другие каждый день ходят, а мы почему-то сидим.

Шаги за дверью приблизились, и в ту же минуту загудел тяжелый, будто придавленный чем-то бас:

– Пойти в поиск без предварительной подготовки сейчас, когда вражеские траншеи битком набиты солдатами и пулеметами...

– Аким! - воскликнул Сенька. - Это же Федор! Вернулся! И уже кого-то ругает.

Открылась дверь, и в блиндаж, пригнувшись, вошел здоровенный человек. Это был Забаров. Вслед за ним в блиндаж вошли Шахаев и Пинчук.

– Так вот, товарищи, - продолжал Забаров прерванный разговор. - Были мы сегодня с лейтенантом у майора Васильева. Тот передал, что генерал очень недоволен последним поиском. Правда, никто из вас в нем не участвовал, но это не меняет положения. Мы должны извлечь из этой неудачи для себя серьезный урок...

Забаров стоял рядом с Акимом. Возле Федора Аким казался тщедушным, как худая осина, по несчастью выросшая рядом с могучим дубом. Забаров был немного сутуловат, как и все чрезмерно высокие люди. Широкий лоб был распахан темными бороздами глубоких морщин. Казалось, Федор находился все время во власти каких-то больших дум - будто решает и не может решить очень сложный вопрос. В его темных - не видно зрачков - глазах никогда не гасли горячие, беспокойно-напряженные огоньки.

Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын, волоча за собой, как шлейф, мокрый хвост длинной солдатской плащ-палатки. Поздоровавшись с разведчиками, он сказал:

– Я слышал, что у вас, товарищ Шахаев, погиб комсомолец во время последнего рейда.

– Да, Уваров, - глухо ответил Шахаев.

– Начальник политотдела приказал сообщить родным. Потом, где его билет?

В блиндаже стало тесно и дымно. А тут еще обнаружилось, что крыша в нескольких местах протекает. Разведчики жались друг к другу, не желая подставлять свои шеи под грязные холодные капли.

– Комсомольский билет у меня, - сказал Шахаев. Он расстегнул свою брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.