«Ничего ты, сволочь, передавать не, будешь, – с холодной злостью подумал Драков. – У тебя, наверняка, в подкладке зашит японский мини-диктофон. Те, кто тебя послал, прослушают кассету, а не твой идиотский отчет».

– Но вряд ли твой ответ понравится ребятам из «Платформы» и «Севера», – продолжал Бикулевич. – Тебе ли не знать, что в нашем мире слова типа «подумаю» воспринимаются как «иди в жопу»… Ну, будь здоров. Думаю, мы еще встретимся.

У Михаила Бикулевича, однако, хватило ума, прощаясь, не протянуть Дракову для рукопожатия руку.

…Я проснулся в половине пятого утра спокойным и с ясной головой. Для полноценного отдыха мне достаточно поспать всего пять часов. Умывшись, я еще раз окинул внимательным взглядом свой номер.

Не особо комфортабельная комнатенка, но мне доводилось жить и в конуре похуже этой. Много места занимает тяжелый шкаф с четырьмя вешалками. Кровать скрипит ночью при каждом движении. Покрывало, которым его застилают, здорово протерто. Хорошо, что в душе есть горячая вода. Мне также посчастливилось быть обладателем телефона.

Я осмотрел те места в комнате, куда обычно помещают подслушивающих «жучков». К счастью, ни под шкафом, ни на лампе, ни под подоконником ничего подозрительного не обнаружил.

Меня раздражала картинка, висевшая напротив кровати – безвкусный пейзаж с церквушкой и высокой сосной на обрывистом берегу северной реки. Я снял эту антихудожественную мазню с гвоздика и прикрепил на ее место большую фотографию Владимира Высоцкого, которую достал из чемодана.

Эту фотографию я всегда возил с собой и вешал на стену всюду, где жил больше двух суток. Возраст Владимира Высоцкого на этой фотографии примерно тот же, что и у меня сейчас. Он стоит, опираясь на правую ногу и слегка выдвинув левую, одетый в простую рубашку, на которой расстегнута верхняя пуговица, и джинсы. Большие пальцы рук заложены за ремень.

И этот его необыкновенный взгляд, который словно проникает в душу! Я часто смотрю на этот фотопортрет и думаю – сумею ли прожить жизнь так же достойно, как прожил ее Владимир Высоцкий. До того, как «Азия» перечеркнула мою жизнь, у меня дома хранилось штук пятнадцать магнитофонных кассет и бобин с записями его песен. Высоцкий сочинил несколько сот песен – мне кажется, я слышал почти все. Я всегда старался прочитать о Высоцком что-нибудь новое и не брезговал перечитывать уже известное.

Для меня Владимир Высоцкий – это целый мир, целая планета, на которой живут люди, созданные его творческим воображением. Живут, любят, страдают, борются, умирают… Не случайно ведь астрономы назвали одну из вновь открытых планет его именем. Высоцкий был моим кумиром, которого я полюбил еще в юности. Эта любовь началась с коллекционирования кассет с его «блатными» песнями. Для меня он навсегда останется единственным кумиром.

…Сегодня у меня были дела в городе. Побрившись и переодевшись, я вышел из гостиницы в десятом часу утра.

Проходя мимо инженерно-строительного института, я вдруг почувствовал себя так, словно в двух шагах от меня в землю ударила молния. От неожиданности у меня даже перехватило дыхание. Такое чувствуешь, когда тебя внезапно бросают в ледяную воду.

А все потому, что навстречу мне, со стороны инженерно-строительного института, не спеша брел паренек лет семнадцати, одетый в клетчатую рубашку навыпуск, потертую кожаную куртку и светлые джинсы. У парня были такие же черные кудри, выпирающие скулы и прямой нос, как у меня в его возрасте. Я словно увидел себя самого в семнадцать лет. И тогда я безошибочно определил, что вижу родного сына.

Но как Борька мог оказаться в Тюмени, если я отвез их пять лет назад в Салехард, подальше от опасности? Неужели они вернулись? Значит, Надежда тоже в этом городе? Как они жили тут? Что им известно обо мне?

Рой мыслей вихрем пронесся у меня в голове, пока Борис медленно проходил мимо меня. Подождав, пока он отойдет на приличное расстояние, я повернулся и пошел следом. К черту служебные дела! Могут и подождать. Я все-таки отец, а этот парень – мой родной сын!

Очевидно, между занятиями в институте образовалась «форточка», и Борис теперь раздумывал, где бы скоротать время перерыва. Он выбрал маленькое кафе, заказал порцию клубничного мороженого и бутылку «Кока-колы».

Выждав, пока он устроится за столиком у окна, я вошел в кафе, стараясь казаться спокойным и невозмутимым.

Борис задумчиво смотрел на купола церкви, которая располагалась недалеко от здания института с зубчатой крышей на фасаде. Я уселся за столик прямо напротив сына. По его лицу промелькнула недовольная гримаса – соседство незнакомого типа ему было не по душе.

Скосив глаза, он заметил, что я не ем мороженого, а сижу, положив руки на стол и в упор разглядываю его. Тогда он отвернулся от окна и с вызовом посмотрел мне в глаза. Я не мог выдержать этого прямого взгляда голубых глаз и чуть поник головой.

– Вы мне что-то хотели сказать? – спокойно спросил меня сын.

– Да, – кивнул я, стараясь не поднимать глаз выше его подбородка.

– Ну, говорите, – позволил Борис. – Вы мне кого-то напоминаете. Только я никак не могу припомнить – кого же именно.

Мне захотелось вскочить с места и обнять сына, обнять крепко-крепко. Я вдруг понял, что мечтал об этой минуте долгие пять лет. Но раньше я упорно гнал от себя подобные мысли. Они просто надломили бы меня. Не каждому дано выдержать груз тяжелых воспоминаний. Если б я позволил себе это раньше, то из профессионала превратился бы в слезливую тряпку и обыкновенное дерьмо.

Но сейчас я был не в силах сопротивляться своему отцовскому чувству. Однако я даже не представлял, что можно сказать Борису. И тогда я не придумал ничего лучшего, как вытащить из внутреннего кармана нейлоновой куртки толстую пачку денег и протянуть ему.

– Что это? – недоумевающе посмотрел на меня сын.

– Деньги, – кажется, на моем лице появилась дурацкая улыбка.

– Я вижу, что не букет ландышей, – усмехнулся Борис. Должно быть, я выглядел очень комично в его глазах. – Меня интересует, почему я должен взять их у вас.

– Потому что эти деньги велел передать тебе твой отец.

Лицо Бориса мгновенно посуровело.

– Мой отец погиб в перестрелке пять лет назад. Он был честным милиционером. Не то, что нынешние продажные шкуры. А те бандиты, с которыми он всю жизнь боролся, теперь правят Россией.

– Честность, действительно, очень редкое качество по нынешним временам. Но не думай, что оно совсем исчезло в людях, – начал я оправдываться перед ним. – Я не мог выполнить волю твоего отца раньше. Поэтому выполняю ее теперь.

Борис принял пачку купюр из моих рук с таким видом, словно эти деньги были пропитаны свежей кровью.

– Никакие деньги не заменят отца, – задрожал у него подбородок.

Это служило верным признаком, что он вот-вот расплачется. Я поспешил его успокоить.

– Жизнь продолжается. И все не так плохо, как кажется.

– Что вы хотите этим сказать? – пристально посмотрел на меня сын. – Что моего отца вовсе не изрешетили из автоматов?

Казалось, нужно сделать только маленькое усилие – кивнуть головой. И тогда к пареньку вернулось бы счастье – счастье сына, который обрел отца после долгих лет разлуки. Но я не мог такого сделать. В этих краях по-прежнему правили бал криминальные группировки, и мой кивок головы мог стоить жизни нам обоим. И тогда я огромным напряжением воли заставил себя возразить:

– Ты не совсем правильно меня понял, дружище. Эти деньги пригодятся тебе и матери. Кстати, твоя мама тоже сейчас живет в этом городе?

– Да, мы переехали сюда в прошлом году, – кивнул сын.

«Час от часу не легче», – подумал я. У меня было такое чувство, словно я заживо похоронил себя во второй раз.

– Могу я с ней встретиться? – спросил я Бориса. – Мне нужно ей кое-что передать…

– Лучше не надо, – сын замотал головой. – Она очень болезненно воспринимает любое напоминание об отце. Его смерть сильно подкосила ее. Она долго болела и не так давно оправилась. Я не буду вам давать номер нашего телефона. Лучше объясните, как вас найти.