Началось с того, что люди почувствовали: если не будешь сильным, то тебя сильные будут обижать. Началось с героев, сильных физически. Но быстро заметили, что любого силача четверо–шестеро слабаков одолеют непременно. Потом слабаки заметили, что хитрость, изобретательность и ум помогают даже больше, чем численность. С тех пор предводители кланов стали чаще быть умными, чем сильными. Они быстренько сообразили, что нужно иметь в своей команде больше людей, больше изобретателей, больше хитрецов, которых позднее назвали стратегами.

И тут мне надо, чтобы вы поняли дальнейшее, остановиться на матриархате и патриархате. Эти две штуки историки разделяют на многие тысячи лет, хотя фактически они сосуществовали одновременно даже на первых порах Возрождения, которое началось, как известно, в 15 веке. Одного историки не знают, что была еще одна форма организации жизни. На примере животноводства это называется раздельным содержанием полов. У людей – женские и мужские кланы, встречавшиеся несколько раз в году у речки под песню–пляску «А мы просо сеяли, сеяли…, а мы просо вытопчем, вытопчем…» В некоторых случаях они назывались амазонками. У отцов в таких случаях отцовские чувства не возникали. Поэтому им легко было воровать и продавать детей из женских кланов. Это я говорю о наших лесных дебрях, древней Руси. И о равнинных северных немцах, поляках, финнах – тоже. Кстати финны жили на Руси, начиная от Оки и до самой нынешней Финляндии под названием чудь, то есть чудаки, потому, что не знали никакого оружия. Потому их всех и продали потом «русские», которых в природе нет и не было, в рабство, в Кафу. Но были и такие племена (четвертая разновидность), в которых никогда не было ни патриархата, ни матриархата, ни кланового полового разделения, а были хорошие семьи, такие, например, как у пингвинов или у некоторых видов обезьян, у которых папаша сразу же взваливал новорожденного на свою спину и носился с ним по веткам, отдавая его матери только пососать грудь. Это северные и сибирские народы, которым без семьи не продолжить даже свой род. Все это я говорю к тому, чтобы перейти к империям, основанным на страхе перед завоеванием.

Само собой разумеется, что для того, чтобы противостоять завоеванию, надо быть сильным племенем. Сила эта дается на первоначальном этапе природными условиями – еды много. От сытности охота размножаться. Но это чисто случайный фактор. У сильного племени получается сильным вождь. И он, в конце концов, начинает понимать, что свалившейся с неба силой надо воспользоваться, чтобы подчинить более слабые племена, чтобы стать еще сильнее. Сила перерождается в экспансию. Но наступает сатурация, насыщение, так как с покорением все новых владений сила должна пропорционально возрастать, но она не возрастает пропорционально, так как затраты силы на удержание в повиновении начинают превышать приращение силы, полученной от завоевания. То есть устанавливается естественное равновесие, когда больше завоевывать нельзя, удержать бы прежнее.

Но математическая формула этого равновесия неизвестна до сих пор, и вряд ли ее когда–нибудь откроют. Но если и откроют, то кто же из царей ей последует, ибо с силой непременно и автоматически приобретается самоуверенность. Причем такая самоуверенность, что ни одной науке она становится не под силу. Более того, самоуверенность побеждает науки и изгоняет их от себя подальше, чтобы не раздражали самоуверенность, ибо самоуверенность – сама себе наука, так как считает, что и без науки проживет, на основе только силы.

В местах на Земле наиболее благодатных, наиболее заселенных, в конце концов, устанавливается равновесие силы и противосилы, захвата и удержания. Так возникают государства, которые ныне называются мононациональными, хотя все они – первоначально империи. И зачастую, например, гасконцы и бретонцы, венеты и неаполитанцы, псковичи и рязанцы, баварцы и пруссаки больше ненавидят друг друга, чем они же по отдельности англичан или турок. Между тем по порядку эти пары будут французами, итальянцами, русскими и немцами. Особенно это заметно в самых насыщенных древними племенами местах, например, на Кавказе или в Эфиопии. Вы едва ли даже посадите за один сельский стол, например мингрела и кахетинца, хотя они оба – вроде бы грузины. Естественное равновесие между государствами такого вида устанавливалось несколько веков подряд, но все еще иногда возникают конфликты, правда, все реже и реже. И внутри этих государств – псевдоимперий возникают конфликты. И замечу, конфликты эти разрешаются не по формуле, о которой я говорил выше, а естественным путем, методом проб и ошибок. Кажется, я достиг понятия дипломатии, а мне это совершенно не нужно.

Другое дело в местах, где племена редки как волоски на некоторых головах. Здесь, если места относительно благоприятны, образуются государства – империи того же вида, что я рассмотрел выше, но между этими государствами полдня на лошади скакать по межграничной пустоте. И уже в бескрайней тундре государств вовсе нет, если их понимать как маленькие империи. Там все живут сами по себе как деревья в лесу, если крона – это племя.

Когда такие «деревья» живут тесно, как, например, в чеченских долинах среди гор, получается тейпократия, наиболее мощные «деревья» вытягиваются выше соседних деревьев и затеняют их, закрывают солнце своими разросшимися ветвями. В тени кроны соседних деревьев начинают хиреть.

В разрозненных же семьях–племенах на просторах тундры «деревья» не пересекаются, «солнца» хватает всем, но там другая проблема возникает. Старый человек в кочевой жизни, который большую часть суток должен проводить на ногах, каждую неделю строя хотя и простенький, но новый дом, становится обузой семьи. Пока он ходит, он живет, как слег, то не выдержит даже переезда на новое стойбище – замерзнет в пути, прямо на нартах. Поэтому лежачих стариков просто оставляют умирать у костра, а сами уезжают на новое стойбище, обливаясь слезами. Отъехали, костер горит, старик лежит возле него, костер потух, старик умер – такова жизнь. Поэтому в таких условиях нет геронтократии.