Довольно часто их произведения носят отпечаток глупого и смешного. Взамен славы и похвалы, на которые они рассчитывали, на их долю достаются лишь презрение и насмешка. Но это нисколько не в состоянии поколебать их веры в своё значение, в свою гениальность; напротив, они начинают жаловаться, что их не поняли или что их из зависти не хотят понять.
Действительно великий человек, значительно опередивший своё время, также искренно огорчается, если останется непонятым, но это не мешает ему твёрдо и неуклонно добиваться своей цели; вырождающийся же, не встречая успеха, вскоре теряет мужество, удаляется от общества, считает себя «непризнанным гением», видит в каждом человеке своего врага и впоследствии нередко обнаруживает признаки бреда величия и преследования.
Другие вырождающиеся, отчасти благодаря своему дарованию, отчасти благодаря неразумию и непониманию окружающих, имеют больше успеха. Их так называемая «гениальная оригинальность», которую, конечно, часто скорее следовало бы назвать оригинальной глупостью, может сбить с толку публику, которая видит тогда в эксцентричных выходках этих индивидуумов новое «направление», начало новой эпохи в искусстве.
Нередко превратные влечения и ощущения вырождающихся прямо отражаются в их художественных произведениях. Подобно тому как у римского императора Комода влечение к животной жестокости, жажда крови и человеческих страданий сказывались в его грубых, животных насилиях, так и вырождающиеся писатели с подобными влечениями и ощущениями могут проявить их в своих сочинениях. Возможно, что страсть многих современных писателей – рыться в грязи и навозе и изображать лишь гнусное и мерзкое, основана во многих случаях на таком извращении чувств, на психическом вырождении. Часто в их сочинениях сказываются ещё и другие ненормальные влечения, особливо в половой области.
Неустойчивость, отсутствие психического равновесия поддерживают в вырождающихся состояние некоторого беспокойства. У них нет ни к чему терпения; с живостью набрасываются они на предмет, но так же скоро бросают его. Большей частью они заняты сами собою; весь мир интересует их лишь настолько, насколько с ним связаны их собственные, личные интересы. Во всём они обнаруживают характерный для них эгоизм. Им чужды более благородные ощущения, требующие самоотречения и самоотверженности; поэтому им неведомы идеальные чувства дружбы и любви.
Вырождающийся всегда чуждается мира. Чтобы понимать мировые процессы, чтобы понимать и оценивать поступки своих ближних, нужно уметь заодно с ними чувствовать и ощущать. Но вырождающийся либо вследствие своей недостаточной восприимчивости вовсе не в состоянии воспринимать происходящих вокруг него процессов, либо, если его умственные способности достаточно развиты, не умеет вследствие слабой способности ощущения и чувствования правильно оценивать восприятия. Если поэтому вырождающийся поэт пожелает изобразить мир, то он обрисует нам не тот мир, в котором мы живём, а продукт своего фанатического бреда, отражение своей болезненной способности представления. Если он принадлежит к тем поэтам, которые стараются воплотить в искусстве свои собственные ощущения и чувства, то пред нами разверзается пропасть его заблуждений и болезненных страстей.
Было бы напрасным трудом, если бы мы попытались подробно описать клинические явления вырождения. Болезненные симптомы столь разновидны, характерные особенности столь различны, а комбинация психических факторов вследствие нарушенного равновесия столь многосложна, что опытный психиатр всегда найдёт в этой области новые явления.
Примером живописца из выродившихся, которому удалось добиться славы и который даже стал основателем «нового направления», может служить француз Курбэ, названный «первым реалистом».
Розенберг, написавший довольно подробную биографию Курбэ, говорит, что когда отец послал последнего в Париж изучать юриспруденцию, ему было двадцать лет и что в это время он обладал весьма недостаточным школьным образованием. Он безграмотно писал. «Вид книги возбуждал в нём гнев; чернильница наводила на него ужас». Уже во время своего учения он следующим образом отзывался о старых художниках:
«Веронезе – это богато одарённый талант, художник без слабостей и преувеличения; Рембрандт чарует разумных и ошеломляет глупцов; Тициан и Леонардо да Винчи обманщики. Если бы один из этих последних снова родился и появился в моей мастерской, я б его зарезал. Мне больше нравится Рибера, Зурбаран и Веласкез; я увлекаюсь Остаде и Кразбеком и почитаю Гольбейна. Что касается Рафаэля, то он, конечно, нарисовал несколько интересных портретов, но я не нахожу у него мыслей».
Его самолюбие было безгранично; охотнее всего он рисовал портреты с самого себя. «Он вообразил, что обладает ассирийским профилем и эта idee fixe ещё более укрепила в нём увлечение своей собственной физиономией». Один из посетителей выставки его картин дал о них следующий отзыв: «За исключением трёх или четырёх картин, все остальные изображают самого Курбэ: Курбэ раскланивающийся, прогуливающийся, останавливающийся, сидящий, Курбэ, как мертвец(!), словом, куда не повернёшься, всюду только Курбэ да Курбэ».
«Его картины, – пишет далее Розенберг, – доставили ему известность и некоторый достаток. Абсолютное отсутствие фантазии, непреодолимые трудности, которые он претерпевал, когда ему приходилось «сочинять» картину, привели его к основанию так называемого «реализма», т.е. к точной передаче естественных вещей без различия, без выбора. Многие восстали против направления Курбэ, с ним вступили в борьбу, его картины не принимались на выставки. Он провозгласил себя мучеником, искренно считал себя преследуемым и таким образом стал великим мужем. Курбэ сделался чем–то вроде основателя школы или, скорее, главою секты; множество ничтожеств сгруппировались вокруг него и признали его своим учителем. Наряду с этими наивными людьми, мечтавшими о том, чтобы рисовать, не учившись, находились, однако, люди, смеявшиеся над Курбэ».
Мы здесь, стало быть, имеем дело с образцом психического вырождения, где человек, несмотря на болезненную умственную деятельность, обладает несомненным талантом, который, однако, в свою очередь отличается неспособностью создать что–нибудь своё, а ограничивается воспроизведением окружающей обстановки.
Это искусство подражания само по себе в связи с тем видом «реализма», который силится выдвинуть отвратительное и отвести на задний план прекрасное, должно было в своё время произвести впечатление оригинальности, может быть, даже гениальности и только таким образом могло случиться, что Курбэ как бы стал основателем школы.
Большое множество вырождающихся можно встретить и среди писателей. Ломброзо собрал целый ряд таких случаев и назвал их «графоманами». Название это не особенно удачно, ибо по аналогии других маний, как клептомания, пиромания и т.д., графомания означала бы стремление писать, следовательно, прежде всего относилась бы к физической деятельности и должна была бы характеризоваться количеством написанного. Но большинство случаев, приводимых Ломрозо, отличается главным образом свойством содержания написанного, и стремление очень много писать отмечается только в единичных случаях.
Страсть к писанию наблюдается при различных болезнях, и в лечебных заведениях часто можно будет встретить подобных больных. Больная, которую я сам имел случай наблюдать, женщина, страдавшая хронической Paranoia, создала себе систему безумных мыслей, сводившихся к основанию новой религии. Она постоянно была занята учреждением церквей и школ и почти целые дни писала на эту тему. В течение нескольких лет она исписала массу тетрадей, причём беспрерывно писала ещё письма на имя властей, высокопоставленных особ и т.д. и иногда даже испещряла знаками внутреннюю сторону конверта. Этот случай особенно интересен ещё тем, что больная большей частью пользовалась собственным, ею составленным языком и собственными письменами.
Общий для таких случаев симптомов можно было бы по аналогии других маний назвать графоманией. Конечно, как это бывает при других маниях, речь может быть здесь лишь о симптоме, о частичном явлении болезни, ибо, как мы по опыту знаем, мономаний не существует, и болезни sui generis такая мания не может составить.