Далее "приятели" повели себя и вовсе бесцеремонно: едва войдя в квартиру, двое из них бесшумно разбежались по всем комнатам и, видимо, убедившись в отсутствии опасности, через какое-то время снова оказались с прихожей.
– Вообще-то у нас принято снимать обувь и верхнюю одежду, – проговорил маленький смешной человечек, вышедший нам навстречу.
– Ой, Миш, ты уж извини, они больше не будут. Знакомься: Это мой папа. Пап, это Миша Колбаскин. Миш, а это Маргарит-Сергеевна, она очень Бретанью интересуется…
– Очень приятно, – бормотал милый смешной человечек (видимо, это и был хозяин квартиры). Странно, что по телефону он казался таким сердитым и резким.
– А это… – Иришка в панике оглянулась на "приятелей", с ужасом понимая, что забыла спросить, как их зовут. Но те не дали ей растеряться и по-военному четко представились…
– Алексей!
– Петр!
– Николай!
Колбаскин, слегка ошалев от такого приветствия, машинально протянул им руку:
– Приятно… Очень… Михаил…
За нашей спиной снова раздался звонок.
– Да вы проходите в гостиную. Обувь только не забудьте…
Алексей-Петр-Николай не вняли его мольбе и прошли в гостиную так. Я все же разулась, Ириша и Володя последовали моему примеру.
Пока я оглядывала комнату, сплошь оклеенную бретонскими видами – от Карнака до Изумрудного Берега, Ириша здоровалась с молодежью, которая лениво посиживала на креслах, поигрывала на гитарах и каких-то дудочках и болтала о том, да о сем. В комнате собралось уже человек семь-восемь, не считая нас, ждали еще кого-то. Дверь, видимо, уже не закрывали, потому что люди приходили без звонков. Приветствовали друг друга молча, молодые люди пожимали друг другу руки, девушки целовали друг друга и подставляли щеки молодым людям.
Когда нас набралось человек пятнадцать, Колбаскин неожиданно очутился во главе стола. Он постучал ножом по бокалу и неожиданно серьезно изрек:
– Господа!
Тишина, которой он ждал, так и не воцарилась. Он снова заколотил ножом по бокалу, за судьбу которого я начал опасаться.
– Дамы и господа! Вас так много собралось и это радует…
Гул голосов не стихал.
– … но именно потому, что нас много я прошу соблюдать тишину, иначе мы никогда не начнем наш музыкально-литературный вечер
– О, куда нас занесло! – нервно усмехнулся Володя.
После еще нескольких призывов к тишине гул голосов наконец-то смолк.
– Итак, – церемонно объявил Колбаскин, – Прошу поднять флаг, соответствующий теме нашего вечера…
Двое юношей развернули какую-то тряпицу, которая действительно оказалась бретонским флагом, и кнопками прикрепили его к старому шкафу, очевидно символизировавшему флагшток.
– Сегодня, – продолжал Колбаскин, – не самый обычный вечер. Все вы знаете… – он многозначительно обвел взглядом внимавшую ему толпу, – что в эту ночь мы празднуем Самайн, который символизирует начало нового года, а также темной части года…
Я вздохнула. При чем тут Самайн? В Бретани эта ночь зовется ночью всех святых, а отголоски языческих представлений о том, что в эту самую ночь начиналась темная часть года, моими возлюбленными бретонцами утрачена почти что насовсем. Ну и каша в голове у этой молодежи!
– К тому же, – так же торжественно вещал Колбаскин, не обращая внимания на тех, кто торопливо входил в гостиную и устраивался на задворках, – сегодня я объявляю о том, что наши встречи более не будут иметь место…
– Какое место они не будут иметь? – ехидно переспросил какой-то парень с гитарой, но оратор не обратил на него ровно никакого внимания.
– В эту таинственную ночь я решил уйти из этого мира
– Это что, клуб самоубийц? – удивился Володя, – Кажется, нам везет на криминальные истории.
– Да это он так, шу-у-утит, – успокоила нас сидевшая рядом восторженная девица, которую я, кажется, где-то видела… Только где?
Потом Колбаскин еще что-то долго и нужно говорил, но его начали перебивать возгласами "А сидр-то пить будем?" и он, наконец, понял, что пора от слов переходить к яствам и напиткам. Какой-то паренек принес большую зеленую бутылку, и присутствующие затянули нестройными голосами:
– Ev sistr'ta Laou ar sistr 'zo mat lon la!…
Я грустно усмехнулась: все, что эти люди смогли уловить из любимой мною бретонской культуры, это простая и незатейливая песенка про сидр…
Хозяин квартиры открыл бутылку так, что пробка ударилась об потолок и приземлилась в один из салатов, после чего гости протянули стаканы и каждому досталось понемногу янтарной влаги на донышко. Володя, кажется, перестал нервничать: все происходящее его забавляло настолько, что он смог позволить себе забыть о причине нашего здесь присутствия. Он смотрел на все происходящее как мальчишка в цирке, которому показывают клоунов и дрессированных слоников.
А вот Ириша напряглась. Она с трудом пробралась к Колбаскину, что-то шепнула ему на ухо, потом вернулась, ступая по чьим-то некстати вытянутым ногам, и уселась подле меня.
– Маргарит-Сергеевна, – прошептала она мне на ухо, – я договорилась, что как только Мишка закончит всю эту фигню, он сюда подойдет, и вы с ним поговорите…
– Спасибо, – прошептала я.
На место Колбаскина вышел длинноволосый юноша и стал петь бретонскую балладу о Яннике, который бессовестно бросил свою невесту, так как мама велела ему не водиться с девушками и идти учиться на священника. Я было приуныла заранее, но у мальчика оказался, как ни странно, неплохой голос, да и ошибок в бретонском произношении он почти не делал. Так что ему я аплодировала от души. Выступившая вслед за ним девушка, продекламировавшая свои стихи о Бретани, тоже была весьма мила, да и сочинения ее послушать было приятно. Если бы не причина нашего визита в эту веселую квартиру, я бы, наверное, получила удовольствие от этого вечера студенческой самодеятельности. В молодости я сама с удовольствием готовила капустники, хотя и стеснялась выходить на сцену.
– Видели? – кивнула Ириша на девушку, – Это Маша Петрова, с которой Димка в Питер ездил.
Вот уж сюрприз! Я-то представляла девушку, которую Татьяна обвиняла во всех смертных грехах и называла одним очень нехорошим словом, эдакой женщиной-вамп с пурпурными ногтями и глазами, подведенными черной краской. А тут – какой-то Гаврош белобрысый…
После чтения стихов длинноволосый снова заиграл на гитаре, но ему не дали исполнить то, что он хотел, потому что какая-то юная особа случайно облокотилась на музыкальный центр, и все шумы потонули в звуках бретонского гавота, утяжеленного современными музыкальными инструментами. Колбаскин махал руками и что-то пытался втолковать присутствующим, которые не сразу поняли, что он всего лишь требует убавить звук (видимо, боясь конфликтов с соседями). Через какое-то время музыку сделали потише. Гости потянулись к угощениям, а Миша стал неловко пробираться к нам с Володей.
– Ира сказала мне, что вы хотели меня о чем-то спросить… Насчет книг?
Я энергично закивала.
– Тогда пойдемте в другую комнату, а то здесь шумно…
– Собственно, вопрос об одной книге… – я поднялась с места и последовала за Колбаскиным, за мной увязался Володя и поманил пальцем одного "приятеля" из ЧОПа. Остальные двое остались в гостиной, видимо, обеспечивать безопасность Ириши.
Все эти предосторожности казались мне излишними на этой не очень тихой, но вполне интеллигентной вечеринке. Как только мы покинули гостиную, музыка умолкла, и кто-то вновь начал декламировать стихи.
– Я сегодня решил раздать все, – патетически жестикулируя, говорил Колбаскин, иду по коридору в соседнюю комнату. – Все книги, диски, они мне больше не нужны.
– А что, переезжаете? – рассеянно спросил Володя, который снова занервничал и начал оглядываться по сторонам.
– Ну в каком-то смысле… Можно и так сказать, – то ли согласился, то ли мягко возразил Миша.
В маленькой комнате стояло аж два больших книжных шкафа, а над дверным проемом угрожающе нависали полки, на которых тоже громоздились книги.