– Кто ее пустил на операцию? – Алексей схватил комиссара за отвороты кожанки, притянул к себе. – Кто разрешил?

– Она просила… – глухо сказал комиссар. – Мы не ждали засады, думали – без боя обойдется…

– Ты? – Алексей тряс комиссара, а тот не сопротивлялся, стоял покорно.

– Ты разрешил?..

Комиссар молчал.

И тогда Алексей, почти не сознавая, что делает, ударил комиссара в лицо, и не в лицо даже, а в какое-то бело-красное пятно перед собой, потому что не видел ничего, будто ослеп на мгновенье, и упал вместе с этим пятном, продолжая яростно наносить удары куда попало, во что-то мягкое, податливое, бессмысленно и страшно воя:

– Сво-о-олочи!..

– Брэк! – крикнул черт. – Совсем с ума сошел…

Алексей ничего не хотел замечать – только бровь Пашки, чуть припухлый бугорок над левым глазом, а Пашка пританцовывал, качая перчатки перед лицом – вверх-вниз, вверх-вниз, словно заманивая Алексея, словно говоря: попади, попади. Алексей не стремился ударить сильно: тут достаточно было только задеть перчаткой, скользнуть по коже, рассечь ее до крови. Пашка знал это и берег бровь, Пашка забыл о защите вообще, сосредоточился только на лице, и Алексей то и дело легко попадал по корпусу, набирая очки, а сам нетерпеливо выжидал, бил левой – раз хук, два, три: да опустит же он наконец руки!..

И дождался, поймал миг, молнией метнул вперед спружиненную правую, все-таки сильно попал в бровь. Пашка отпрыгнул, но поздно: из-под белесого волосяного газончика над глазом появилась тонкая струйка крови.

– Стоп! – сказал судья на ринге, знаком руки отсылая Алексея в его угол…

– Совсем с ума сошел, – ворчливо повторил черт. – Ты хоть думал, что делаешь, когда мутузил комиссара?

– Я ничего не соображал, ничего не помнил…

– Все ты соображал. Ведь не остался, нет? Улетел тем же самолетом?

– Меня втащили в него. Комиссар приказал…

– Ах, бедолага! Втащили его… А что потом было?

– Я хотел умереть.

– Какие страсти! – вскричал черт. – Мелодрама в чистом виде! Но ведь выжил, а, Фауст?

– Выжил, – эхом откликнулась душа Алексея Ивановича.

– Хотя вел ты себя, мягко говоря, очертя голову.

Танки шли медленно, неотвратимо, почти невидные в снежной пыли – черные пятна в мутном белом ореоле.

– Они нас не замечают! – крикнул лейтенант. Лицо его было мокрым и грязным, на щеке запеклась кровь вперемежку с копотью. – Надо отступать!

– Куда? – тоже крикнул Алексей.

Он лежал в окопчике, вжавшись в снег, до рези в глазах всматриваясь в танки, которые шли поодаль и мимо, будто и вправду не ведая о присутствии здесь орудийного расчета.

– Назад, вон туда! – лейтенант ткнул пальцем в сторону леса, откуда вылетели в низкое небо две сигнальные ракеты, зависли, растаяли в воздухе.

– А орудие?

Убитая пулеметной очередью лошадь лежала поодаль, снег уже припорошил ее, около морды образовался небольшой сугробчик.

– На себе потащим?

– Вытянем, – кричал лейтенант, – оно легкое. Он бросился к колесу, припал к нему плечом, пытался столкнуть, но у него ничего не вышло, и он махнул рукой сержанту и узбеку-рядовому. Они рванулись на помощь командиру, но Алексей заорал жутко, хрипло:

– Стоять! – солдаты замерли, узбек упал на колени, уперся голыми руками в снег, намертво утоптанный у колеса пушки. – Отставить панику, лейтенант! Приказа отступать не было. Мы еще живы, лейтенант, и пока живы, отсюда не уйдем…

Не договорил. Один из танков развернул морду и попер прямо на них. До него было рукой подать – метров сто или чуть поболе.

– Заряжай! – приказал Алексей, сам схватил снаряд и понес его к орудию. Сержант выхватил снаряд, ловко вставил в казенник. – Прямой наводкой!..

Орудие громыхнуло, дернулось, танк впереди заволокло дымом пополам со снегом, из этого бело-серого месива выплеснулся огненный сполох и снова исчез.

– Попал! – Алексей засмеялся. Солдат-узбек повернул к нему лицо, на котором тоже стыла улыбка. – Давай-давай, ребята!..

– Смотри, майор, – сержант указывал куда-то назад.

Алексей обернулся. По лощине к лесу бежал лейтенант.

– Ах, гад… – Алексей рванул из кобуры пистолет. Замерзшие пальцы слушались плохо, да еще и клейкий холод ТТ обжигал их. – Стой! – Лейтенант бежал, по колено проваливаясь в снег, падал, снова вставал. Алексей прицелился.

– Не надо, майор, – испуганно попросил сержант.

– Нет, надо!

Алексей поймал на мушку черную фигурку, негнущимся пальцем потянул спуск. Пистолет грохнул, казалось, громче пушки. Фигурка остановилась, замерла на мгновенье и рухнула в снег. Алексей сунул пистолет в кобуру и шагнул к орудию.

– Что уставились? Тоже хотите?.. Заряжай, быстро!..

Еще один танк двинулся в их сторону.

– Ты даже ранен не был, ни тогда, ни после, – завистливо сказал черт.

– Везло, – откликнулась душа Алексея Ивановича.

– А сержанта убило.

– Мы с тем узбеком остались…

– Помнишь его фамилию?

– Не спросил.

– Зря. Мог бы и написать о нем.

– О других написал.

– Знаю. Целый том очерков. И ни одной повести.

– Есть одна.

– О любви. А на войне было много другого, о чем стоило написать.

– У меня не было другого, черт…

И снова возник кабинет, и огромный письменный стол, и портрет на стене, а за столом сидел Семенов – погрузневший, тронутый сединой. Увидел Алексея, вышел из-за стола, обнял приятеля. Постояли так, обнявшись, соблюли ритуал, разошлись. Семенов – на свое место, Алексей – напротив, в кожаное кресло, утонул в нем.

– Сколько не виделись? – спросил Семенов.

– С сорок второго. Давно, – усмехнулся Алексей.

– Чего улыбаешься? Постарел я?

– Да уж не помолодел.

– Зато ты у нас орел: высоко летаешь. Вон, полна грудь цацок…

– Цацки я заработал, – жестко сказал Алексей.

– Слышал. Читал. Знаю. – Семенов говорил, как гвозди вбивал. – Ленка над твоей повестью полночи проревела.

– Какая Ленка?

– Жена. Ты что, забыл? Сам же нас познакомил…

– Забыл. – Алексей и вправду не вспомнил никакой Ленки.

– Увидишь – вспомнишь. Вечером у меня. Идет?