Он вышел на опушку Венсенского леса, когда слуги осторожно укладывали кавалера де Мирабо в карету, окна которой были затянуты черными занавесками…

Когда Вольдемар де Мирабо очнулся после жестокого, изнурительного кризиса, память его напоминала паруса испанского галеона, попавшего под огонь английских пушек. Ему явственно представилась серая одноликая ткань и рваные дыры на ней, когда он убедился, что не может припомнить события последних дней. Жар схлынул и просочился куда-то сквозь влажные простыни. Раны еще болели, но уже не прежней нарывающей, воспаленной болью, и начинали чесаться. Вольдемар сам чувствовал, что выздоравливает.

И в это первое удивительное утро, утро полнейшего обновления тела и мира, Вольдемара навестил очень знакомый, но совершенно неизвестный человек. Был он высок и гибок, как шпага, смугл лицом и кареглаз. Тщательно завитые черно-блестящие волосы его благоухали беспокойным и чуть душноватым эликсиром Востока. Но всего примечательней были губы его. Тонкие и странно-подвижные, напоминали они стремительную опасную змейку.

Вольдемар всколыхнулся до первозданной и восприимчивой глубины. Где-то он видел уже этого удивительного человека. Может быть, даже хорошо знал его в той смутной жизни, которую тщетно силился вспомнить. Он чувствовал к незнакомому неизъяснимую симпатию, пронизанную холодной струей страха, почти мистического ужаса. Его сразу же потянуло к непостоянству этой змеиной улыбки. Отшатнуло и насторожило неприкрытое коварство ее.

Человек присел у его изголовья. Наполнил высокий венецианский бокал мутноватым питьем из узкогорлого черного кувшина. Молча протянул бокал больному и, ласково зажмурившись, кивнул.

Вольдемар выпил это горькое, чуть вяжущее снадобье. Обессилев, упал на подушки. Отер холодный пот со лба. Он хорошо знал вкус и запах многих лекарств и ядов. Мутноватое питье это показалось ему похожим на зловредное, опьяняющее зелье daturabelladonna. И действие, которое не замедлило сказаться, было удивительным. Он потерял вдруг способность двигаться. Окаменел. Превратился в соляной столб. Потом умерли звуки и воцарилась вдруг тишина. Дымный утренний свет тоже как будто бы замер. Казалось, остановилось даже время. Но бронзовый маятник огромных настенных часов все еще качался и качался, но только беззвучно. И не отбрасывал никакой тени.

Смуглый человек говорил. Его темные губы чарующе извивались. И странно, глухой рассказ этот сам собой оживал в голове кавалера де Мирабо.

Припомнилось все. Как ослепительные солнечные копья дырявили курчавую листву дубов и билась привязанная к черной ветке лошадь над мертвым великаном, все еще сжимавшим в руках кинжал и шпагу…

А было то заговором, преступным и подлым. Направленным против него, ученейшего кавалера де Мирабо, и против его короля Генриха III, и против его страны, прекрасной Франции. В краю влажных туманов, дышащих цветочной пыльцой, созрел этот давний заговор. Над каналами и над польдерами, над стогами душистого сена и мокрыми лугами носились невидимые облака злых мыслей. Подул холодный ветер с моря. Облака потемнели и сгустились, ледяным дождем упали в темную ночь на вогнутые гребни крыш. Просочились в дома, вошли в покинутые блуждающими душами тела людей. Так созрел этот гнусный, финансируемый испанским золотом заговор Христиана Розенкрейцера - первого магистра тайного ордена Розы и Креста.

Темное узкое лицо человека заколыхалось, как сморщенное внезапным ветерком отражение в воде. Погасли раскаленные неподвижные зрачки. Он весь побледнел и рассеялся в воздухе. На его месте сидел прекрасный юноша. Облик его был еще более темен, а глаза, зеленые и всепроникающие, светились такой безысходной тоской и такой неземной добротой, что хотелось рыдать и биться головой о стену.

– Не пугайся, - тихо и нежно сказал юноша, и говорил он молчаливым языком мыслей, потому что Мирабо утратил способность слышать. - Лежи и набирайся сил. Мое имя Каин, и я люблю людей. Они бегут от меня, проклинают, но я люблю их. Руки мои почернели от труда и борьбы, лицо закоптилось от огня, который я раздуваю в моем горне. Я дровосек и ученый, такой же алхимик, как и ты. У меня лишь одна вина, лишь одно несчастье. С детства я ненавидел ханжество и ложь, меня бесили лицемерие и тупость. Я жалел глупую мать свою, презирал тупоумного брата, которого случайно, совершенно случайно, однажды убил. Тот, кто считался моим отцом, никогда не был мне близок. Но я часто жалел его, покорного, ограниченного и очень незлобивого. Может быть, потому и люблю я людей, что нахожу в них черты отца. Ведь все вы - его дети.

– Почему же он не отец тебе? Ведь ты Каин, сын Адама и Евы, - хотел спросить Вольдемар печального юношу, но лишь беззвучно пошевелил губами.

– Нет, Адам не отец мне, - так же, не произнося слов, ответил юноша с закопченным в неземном огне лицом. - Библия, которую вы считаете священной книгой, написана простыми смертными, а люди никогда не знают всей правды. Бедный Адам не отец мне. Ева родила меня от самого Люцифера! Лучезарного и сверкающего.

– Ты сын князя тьмы? Врага рода человеческого?

– Не говори так! - закопченное и печальное лицо юноши сделалось еще печальней, и тяжелая слеза упала на руку Вольдемара. Наружную сторону ладони обожгло, как будто на нее пролился расплавленный металл. Вольдемар задрожал, и острая пронзительная жалость перехватила его горло.

– Люцифер не враг людям, - с неизъяснимой тоской сказал Каин. - Адонаи и незадачливый сын его оклеветали Люцифера. Он мятежный и свободолюбивый, независимый, прекрасный и гордый. Попы и святоши разнесли по свету клевету на черных крыльях своих сутан. Но даже они не в силах долго скрывать правду. Возьми сочинения вашего Дионисия Ареопагита «Иерархии небесных сил», где он подчиняет небесное воинство глупейшей архибюрократической табели о рангах, приписывая ангелам чины, всевозможные Престолы, Господства и Власти. Даже этот скучный и тупой чиновник церкви вынужден признать, что так называемые демоны на самом деле ангелы, отпавшие от бога. И это так! Люцифер и светозарные сподвижники его Бафомет, Астарот, Велиал, Бегемот, Асмодей и другие славные юноши - цвет ангельского сословия - восстали против мелочного и мстительного Адонаи.