Хотели вы увидеть сами,

Как я живу, уйдя из дому,

В строенье, брошенном жильцами

И дожидающемся слома.

И вот шагов ужасный скрежет

По битым стеклам раздается,

Но око здесь разруха режет,

Вам здесь по нраву не придется.

Засохших экскрементов кучу

Приняв за ржавую железку,

Войдете вы мрачнее тучи,

Ногою встряхивая резко.

А я, валяясь на топчане,

Слюнявя сплющенный окурок,

Храню упорное молчанье,

Лишь ухмыляясь, как придурок.

Обои образуют сборки -

Оттуда, жвалами пугая,

Вдруг выбегают уховертки,

Наручники напоминая.

Промчатся крысы в кавалькаде,

Распространяя звон стекольный,

Напоминающие сзади

Оживший корнеплод свекольный.

Согнувшись под привычным грузом

И стягиваясь в караваны,

Как будто семечки арбуза

Рысцой таскают тараканы.

И запустенья запах мыльный

Висит, внушая отвращенье,

И вскоре станет непосильной

Задача всякого общенья.

Гляжу вам вслед, промедлив с речью,

И вижу: тянется, как стадо,

За вами, позабыв увечья,

Безлюдных комнат анфилада.

Но зря вы смотрите надменно

На обитателей задворок,

Ведь раззолоченные стены

Все новых требуют подпорок.

Меня безумцем называют,

Но я ничуть не опечален:

Безумен тот, кто забывает,

Что дома нет прочней развалин.

А если общества строенье

От плана отклонилось ныне,

То с этой общей точки зренья

Мы все живем в одной руине.

Автобус навзрыд зарыдает,

Подтягиваясь на локтях,

И к сердцу опять припадает

Увиденный всякий пустяк.

Подобно забытой игрушке,

Ржавеет комбайн у села;

Солома по ребрам избушки

Гниющею плотью сползла;

Заросшею стежкой старуха

На кладбище поволоклась:

Но с сердцем родная разруха

Покрепче достатка срослась.

На тех перепутьях, где ветры

Взбивают ковыльный тупей,

Как Павлу, видение Веры

Мне явит пространство степей.

И ежели ты не лукавил,

Отвергнув мирскую казну,

То ты безотчетно, как Павел,

Уверуешь в эту страну.

Чтоб даже хатенку гнилую

В душе безрассудно беречь

И рядом звучащую злую,

Разбойную русскую речь.

И вновь на качалке ухаба,

Вихляя, вздымаемся мы;

Коровой, улегшейся набок,

Вздыхают степные холмы.

На водах степных потаенных

Листва облетающих ив,

Как ризы святых на иконах,

Прозрачный струит перелив.

Я не оспорю ничего,

Хоть в спорах мы поднаторели:

Бессилье, низость, хвастовство

В нас укрепились и созрели.

Нам было многое дано,

Но нам к былому не вернуться,

А клятвы наши все равно

Позором нашим обернутся.

Бессильный вспыхивает гнев,

Погаснув в зряшном сожаленье.

Еще сложиться не успев,

Мы погрузились в разложенье.

Но, жизни агрегат большой

На ряд нелепиц разлагая,

Не уследили за душой,

И вот она уже другая.

Святыни жизни отомстят

За оскорбленное величье

И исподволь в душе взрастят

В отместку горечь безразличья.

Есть вне меня иное <я>,

Что мыслит, действует, страдает;

С усмешкою душа моя

За ним бесстрастно наблюдает.

И что б ни делалось со мной -

Душа, вне этой круговерти,

Как мокрый голубь под стеной,

Покорно ожидает смерти.

Нет, я не мошенник, не лодырь,

А всем моим бедам виной

Болезнь под названием <йодурь>,

Вполне овладевшая мной.

Вползла она в мозг осторожно,

Чтоб после его затопить;

Ее ощутить невозможно,

Но трудно и не ощутить.

Она несказанной истомой

В моем поселилась мозгу,

И кажется жизнь незнакомой,

Ее я понять не могу.

Упорно я мыслить стараюсь,

Но что же осмыслить я смог?

Лишь клочьями мыслей играюсь

Подолгу я, как дурачок.

И властно усталостью странной

Все члены мои залило;

Разболтанно, как деревянный,

Я двигаюсь так тяжело.

И некая плотская тайна,

А вовсе не я виноват,

Что падок я стал чрезвычайно

До всяких порочных услад.

Повадлив до них по-кошачьи,

Впиваюсь в них, словно шальной -

И зенки тараща лешачьи,

И волосы вздыбив копной.

В расслабленном и разнородном,

Вдруг в теле воспрянет родство;

Я весь в наслажденье животном,

В восторженном возгласе: <Йо!>

Восторг, заменяясь довольством,

Исчезнет затем без следа,

Но долго еще с беспокойством

Хожу я туда и сюда.