Народ мой, ты не обижайся,

Хочу я жить с тобою дружно,

Но одобрение народа,

Скажу я прямо, – мне не нужно.

Народ, меня твои восторги,

Поверь, ничуть не беспокоят,

Ведь только наглая банальность

В твоих глазах чего-то стоит.

Твой дух ленивый неспособен

Пройти и нескольких ступеней

По лестнице самопознанья

К огромности моих прозрений.

Не мне, кто чужд тебе и странен,

С тобою ввязываться в счеты.

Пусть на глупцов и шарлатанов

Твои посыплются щедроты.

И парадокс тебе неведом,

Который мне давно привычен:

Лишь безучастным отщепенцам

Народ еще небезразличен.

Устал идти я в ногу с бурным веком

И лег на дно, как некий крокодил.

Ошибочно считаясь человеком,

Свой статус я ничем не подтвердил.

Ни понимания, ни состраданья

Никто во мне не забывал вовек.

Не всякое двуногое созданье

На самом деле тоже человек.

Ко мне людишки иногда кидались,

Свою судьбу злосчастную кляня,

Но дерзкие надежды разбивались,

Возложенные ими на меня.

Они меня использовать хотели,

Им родственные грезились права.

Я слушал их, но ни в душе, ни в теле

Я с ними не почувствовал родства.

И пусть я тварь ущербная глухая –

Зато, избегнув родственных сетей,

На склоне лет я мирно отдыхаю

От вечного мелькания людей.

Лишь потому я мирные отрады

Вкусил, не опасаясь ничего,

Что был как все и делал всё, что надо,

Но непреклонно отрицал родство.

Я жестче стал и как-то злее

На склоне лет, в поре вечерней.

К примеру, Тельман мне милее,

Чем все витии жадной черни.

Куда ни глянь – жируют шельмы,

Повсюду хари, а не лица,

И кажется, что ожил Тельман

И ходит по моей столице.

Униженность приводит к вере,

И эта вера безгранична –

В то, что врагам такого зверя

Не завалить уже вторично.

Порой бездарно и гестапо,

Порой и ФСБ никчемно.

Крадется зверь на мягких лапах –

И жертвы воют обреченно.

Придется им маячить в окнах

И в сумрак вглядываться дико,

И слышать на столичных стогнах

Раскаты рокового рыка.

Им впору землю пробуравить,

Чтоб спрятаться в подобье штрека.

Они-то думали здесь править

Свой шабаш до скончанья века.

И ничего не значат деньги,

И многим делается дурно,

Когда идут во мраке тени

С угрюмой выправкой юнгштурма.

Как камень будут в бликах ночи

Надбровья командира шествий.

Теперь он равенства не хочет,

Теперь он хочет только мести.

Как ты смеешь свой жребий хулить, человек?

Пусть в обиде ты даже на мир и людей,

Но ведь есть еще мир благородных идей,

И уж он-то тебя не отвергнет вовек.

А когда ты устанешь от умственных нег,

То к метро выходи и в ладони своей

Сосчитай с бормотаньем остатки рублей

И в ларьке попроси разогреть чебурек.

А когда чебуреку в резиновый бок

Ты вопьешься зубами, отъев полукруг,

То холодного пива запросит душа,

И на пиво деньжонки отыщутся вдруг,

И во рту закипит горьковатый поток,

И, хрустя по ледку, подойдут кореша.

Вместе с радостным смехом, с пожатием рук

С моря теплого вдруг долетит ветерок:

Тут-то ты и постигнешь, что жизнь – хороша.

Печальный вид: народ страны огромной,

Подобно крысам, там и сям шныряет,

Подсчитывает что-то, отмеряет,

Прикидывает – в жажде неуёмной

У ближнего отбить достаток скромный,

И образ человеческий теряет,

И, чтоб добыть какой-то хлам никчемный,

В ловушки очевидные ныряет.

О жалкий мир! Меня ты не уловишь,

Тем более избрав орудьем лова

Смешные блага нынешнего века.

Какую кару ты в ответ готовишь –

Не ведаю, но сердце к ней готово,

И ты бессилен против человека.

Гремя, как лягушонка в коробчонке,

В своем авто несется по ухабам

Лихой богач к своим продажным бабам,

И брызжет грязь на шубку старушонке.

Пусть старая ругается в сторонке,

Но наш герой давно не внемлет слабым –

У тех, кто стал грядущего прорабом,

Слабеют слуховые перепонки.

Пусть к новым он летит приобретеньям,

С пути сметая ближних беспощадно,

И метит смрадом все земные вещи,

Но в некий час, подобно смутным теням,

Исчезнет всё, что обретал он жадно,

И вечность расхохочется зловеще.