Жизнь складывается печально,

Затапливаясь суетой,

Уходит все, что чрезвычайно,

Приходят сумрак и застой.

Но взглядом, брошенным случайно,

Мир наполняется пустой.

Любимая, ты - тьма и тайна,

На миг пронзенная звездой.

В порядок неблагоприятный

Сегодня строятся планеты,

Я от небес добра не жду, -

На вызовы судьбы превратной

В твоих глазах ищу ответа,

Свою счастливую звезду.

Над купами дерев закатные лучи

Придали зданиям оттенок терракоты,

Но в глубине аллей бесшумные ткачи

Из нитей пепельных вновь начали работу.

И чудный гобелен рождается в ночи.

Пусть он окажется невидим для кого-то -

Ты в сумраке сюжет античный различи,

Средь лиственных слоев - ристания Эрота.

Вглядись: вот плечи, торс, вот голова в венке;

Пускай же улиц гул живет невдалеке,

Пускай сиреневым отсвечивает небо -

Нам ночь являет здесь все тот же юный мир,

Где, спрятавшись в листве, опять следит сатир,

Как нимфа манит в грот прекрасного эфеба.

Расплывчатая сеть закинута в траву,

Прохладный ветерок едва поводит ею,

И та же ячея легла через аллею,

И я по ней иду, теку или плыву.

Облюбовав себе поляну попышнее,

Разлягусь я на ней, чтоб грезить наяву.

Волнует отсветы, как будто на плаву,

День ясный, ветреный, среди листвы синея.

Мне в травах слышится напеи легкий шаг,

И звон гиметтских пчел стоит в моих ушах,

И чашечки цветов качают пчелы тяжко.

Как этот переход немыслимо глубок:

Я отдыхаю здесь, как мощный полубог,

А в уличной толпе я был простой бродяжка.

Духовным оком зрю я обелиск,

Которым будет мой прославлен гений:

У основанья вделан медный диск,

Где выбит список всех моих свершений;

Вкруг диска малахитовый венец

Сияет вечной свежестью весенней,

И в мраморе запечатлел резец

Завет мой для грядущих поколений.

А перед обелиском - павильон,

Где средь восьми нефритовых колонн

Из бронзы светоч будет укреплен,

Неугасимо день и ночь пылая;

А если не исполните того,

То с вами разрываю я родство,

Вы недостойны дара моего,

Плюю на вас и знать вас не желаю.

Гремел оркестр, и в тесной зале

Пугливо сотрясались стены,

И гости пьяные плясали

И завывали, как гиены.

Их космы потные свисали

На губы с пузырями пены,

А музыканты всё бросали

Охапки звуков вниз со сцены.

С ногою, поврежденной в драке,

Сидел я праздно, и досада

Вгрызалась в печень мне всё пуще,

Но начала мне делать знаки

Внезапно пьяная менада

И улыбаться мне влекуще,

И я отбросил роль зеваки,

И захромал в людское стадо,

И там запрыгал в самой гуще.

То жадный жар грозил спалить меня дотла,

То холода волна в крови катилась глухо,

И то давила боль, то грызла, то рвала,

Как крыса злобная, вселившаяся в брюхо.

Пусть от усталости вся плоть изнемогла,

Но боль перевести не позволяет духа.

Я корчусь так и сяк, но до чужого слуха

Ни жалоба моя, ни просьба не дошла.

Чего стесняюсь я? Я знаю - мне помогут,

Но мысль, что в слабости меня увидеть могут,

Закроет мне уста. Я боль превозмогу.

Стараясь никого не повергать в тревогу,

Я гордо думаю, что я могу так много:

Все пальцы искусав, терплю - и ни гу-гу.

Ни женщины, ни слава, ни вино

Не привлекают утомленный взгляд,

Но в зимней тьме горит одно окно,

Неколебимый золотой квадрат.

Тепло, уют, спокойствие и лад

В картине этой слиты заодно,

И оттого, что взгляду не дано

Проникнуть внутрь, - она милей стократ.

Перед окном - сплетение ветвей,

Вдоль черных линий - снежная кайма:

Под гнетом тьмы осевшие дома

Вдруг с шумом огибает снеговей,

Забытое доносит до ума:

Пора идти дорогою своей,

Где беспощадный ветер и зима.