Лучшим лекарством оказываются набеги Данилевского и Гоголя из Рима в Баден, Франкфурт для встречи с масоном Александром Ивановичем Тургеневым, Лозанну, где успокаивающийся по жизни Мицкевич вскоре получает кафедру древних литератур.
И новые возвращения в Рим, где «залезает в свою дыру», т. е. одну из трех комнат, уставленных бюстами и картиными, и проводит в работе над первым томом «Мертвых душ» «безвыходно несколько дней», а, иногда, усевшись за столик трактира, достает свой видавший виды портфель «забывается удивительным сном» и пишет целую главу, не сходя с места. Бездомный скиталец, только в одиночестве и только вне отечества возвращается в исходную точку художественной веры, порождающей в нем силу христианского православия, которое никогда его не покидало (даже в задушевных беседах с патерами у княгини Волконской). При закрытых окнах и запертых дверях ему уже нет свободы с того пути, по которому он начинает идти и потому хотел бы видеть проявление религиозности и в других людях. Он пьет воздух Рима и не напьется. В душе небо и рай. Но спасение человека в другом мире. При мысли о Петербурге мороз проходит по его коже. Но все свои поступки надо оплачивать. Когда-то, во время обучения будущего императора Александра II, взяли к нему в товарищи Паткуля да графчика Иосифа Виельгорского. Это товарищество нужно было как шпоры ленивой лошади. Впервые с Гоголем молодой граф Иосиф встретился 20 декабря 1838 г. Молодой граф умирал от чахотки, несмотря на заботливый уход знаменитых врачей. И уже после того как началось открытое кровохарканье бессонные ночи у одра больного проводит… Гоголь. Он нянька и живет днями умирающего и ловит его минуты. «От него на меня несет запахом могилы», — пишет Гоголь М. П. Балабиной 30 мая 1939 г. Он очень и слишком занят своим больным, но «вечно благодарит Бога», что в нем «случилась эта надобность» и держит тарелку, когда умирающий кушает. В это же время мать Иосифа Виельгорского Луиза Карловна, урожденная Бирон, когда Гоголь ей сообщил о смерти сына, накрыла лицо шалью и просидела в неподвижном положении двое суток. И когда ей Гоголь сказал: «Бедный Иосиф! Он умирал без матери», — то она разрыдалась. Эти рыдания происходили на пароходе, где путешествовала семья Виельгорских, и куда Гоголь привез «неутешного отца». И с этих пор мягкие складки лоснящихся щек Виельгорских были достаточно близки от щек писателя Гоголя. Но когда младшей из сестер Анне Михайловне, единственной женщине, в которую был влюблен Гоголь, последний сделал предложение, то, разумеется, последовал отказ семьи, а Нози, как ее звали в семье, вышла замуж за одного из богатейших людей России — князя А. И. Шаховского.
Бодрость мира заглушает на некоторое время его внутреннюю разукрашенную проседь наступающей зрелости и даже можно сказать старости. Но он ощущает себя после этих внутренних терзаний стариком «в лета, еще принадлежащие юности» и находит «в себе пепел вместо пламени» и слышит «бессилие восторга». И только ясность нового сочинения, ясность, сверкающая в каждом слове, музыка в каждой интонационной паузе глав «Мертвых душ», ликующая пластика языка и мерность жестикуляции персонажей в их поступках и действиях, придающие ковкость гибким суставам языка, отливаются в это время в нечто замечательное и красивое.
Он жаждет жесткой обнажающей ясности, он жаждет жгучего ощущения бытия, он редко пишет с таким одушевлением и в это время первый том «Мертвых душ» не откладывается им ни на минуту, а геморроидальная болезнь обращается вновь на желудок, каждую минуту мешает ему заниматься, появляются срывы и вялость в работе, но известный русский профессор-врач Иноземцев не высказывает восторга лечить Гоголя, явно полагая наличие у него ипохондрического синдрома, но затем соглашается ввиду наблюдаемых у больного признаков вегетативного невроза и пытается его облегчить. Поэтому Гоголь проводит в Мариенбаде и Вене 1839 год. Вена веселится, здешние немцы вечно веселятся, но веселятся, по мнению Гоголя, скучно: «сидят за деревянными столами под каштанами и пьют пиво», — вот и все тут.
Сентябрь 1839 г. Гоголь собирается в Россию и сам тому не верит. Все его старания не устроить отъезд в Петербург успехом не увенчались. Ему предстоит устраивать судьбы его сестер, которые выпускаются из института. На Гоголя находит столбняк, когда он прикидывает, во что это ему станет. Для того чтобы разделаться с институтом нужна астрономическая сумма 5000 руб. Как практичный в какой-то мере человек, он уже прикидывает «ходы» к государыне-императрице, на счет которой его сестры воспитывались в институте — «не стряхнет ли она от благодетельной руки своей?»
Но он уже знает, что такое Россия. И что такое заграница! «…За границею тошнит по России, а не успеешь приехать в Россию, как уже тошнит от России».
Он повсюду собирает деньги. Его библиотека в Москве, собранная им за 3000 рублей, уходит за полторы, деньги, взятые у Аксакова в сумме 2000рублей, он окажется не в состоянии возвратить даже после распродажи своих сочинений в четырех томах, во всяком случае, он о них забывает и все. Но сердце у него русское. И гневное расположение к матери-Родине у него начинает исчезать, «а без гнева — вы знаете — немного можно сказать: только рассердившись, говорится правда».
И даже приехав в Москву 26 сентября 1839 г. он продолжает писать матери еще три месяца, помечая свои письма городами: Триест и Вена… Ему просто страшно производить те траты, из которых придется выкарабкиваться еще очень и очень не скоро.
А в Москве Гоголю при встрече сразу же посыпались вопросы вроде ничего не значащей шелухи: «Что вы нам привезли, Николай Васильевич?» Надежда сияет глупому сердцу, которое тут же огорчается, так как Гоголь отвечал сухо и с неудовольствием: «Ничего!». Гоголь сменил сюртук на фрак, его прекрасные белокурые волосы лежали у него почти по плечам, а весь он выражал в иные моменты веселость и любовь ко всем, когда к нему не приставали с зубодробительными вопросами относительно написанного им за границей. В такие моменты, если это происходило на приеме у кого-либо из знакомых, Гоголь отвечал с капризным выражением лица и сидел сгорбившись, и являл собой саму мрачность хищной птицы. В кругу же близких знакомых и большей частью несветских товарищей он одушевлялся, приготовляя на их кухне итальянские макароны, до которых был величайший охотник.
Внешние дела тяготили его. Жуковский уверил его, что императрица по выходе из института его сестер пожалует каждой из них по 1000рублей, но эти надежды не сбылись по нездоровью императрицы. А Гоголь по его заявлению «потерял свой бумажник с деньгами да еще очень важными записками». Аксаков предложил ему 2000рублей взаймы, а когда этому Гоголь несказанно обрадовался, Аксаков вручил ему указанную сумму, которую тут же одолжил у грека Бенардаки, который в его присутствии объявлял как-то о гениальности Гоголя и желал с ним короче познакомиться. Именно в это время Гоголь пытается пристроить своих сестер в Петербурге или Москве. Но их манеры производят на окружающих невыгодное впечатление своей конфузливостью, растерянностью, неумением вести разговора, демонстрируя уродливость физического и нравственного институтского образования. Сестры кобенились во время еды, почти ничего не ели, потому что кушанья были не так приготовлены, как у них в институте. На Гоголя было жалко смотреть… И при всем том, ему нужна была куча денег и для сестер, и для матери, и для себя. И Гоголь находит выход: «Я придумал вот что (пишет он в письме Жуковскому): сложитесь все те, которые питают ко мне истинное участие; составьте сумму в 4000 рублей, и дайте мне взаймы на год. Через год, я даю вам слово, если только не обманут мои силы, и я не умру, выплатить вам ее с процентами». Жуковский знает куда обращаться. На этот раз к наследнику престола. Но деньги просит для себя, хотя и излагает бедственное положение Гоголя. Деньги Гоголю были вручены. Хорошее было время. Есть в России места, куда можно было обращаться за деньгами…Денег Жуковскому Гоголь отдать не смог, и долг свой наследнику Жуковский взял на себя. Хлопоты Гоголя по размещению сестер по «добрым людям» тоже закончились сравнительно успешно. Одну сестру, «более приличную по своим манерам поведения» — Лизу удалось пристроить в столицах, а Аннет как «любимицу маменьки» отправили в Васильевку.