10
— А вот и он, — сказал Лейнид и коварно сощурился.
Аспирант содрогнулся. Загнанно озираясь, он влип в стену и нацелился уйти через точки, но компания хором пропела: «А мы тебя ви-и-идим!», и Даниль понял, что выхода нет. Тяжко вздыхая, он пролавировал между столами и присоединился к собранию.
— Щас-щас, — подмигнул ему Тинкас и водрузил на стол цветастый рюкзак, — щас мы уврачуем твоих скорбей…
Даниль вытаращил глаза, скорчил рожу и скособочился: жестом престидижитатора Тинкас поднял ярко-синий лоскут на боковине рюкзака, приобнажив маленький краник, который затем немедленно спрятал.
— Винище! — алчно выдохнул аспирант, и ноздри его зашевелились.
— Хы-хы!.. — глубокомысленно заметил владелец рюкзака, в то время как оный убирался под стол, и за ним нырял стакан из-под сока.
Очень глупо это было, но до чрезвычайности весело — им, совершенно взрослым и уже почти серьёзным людям, дурачиться, украдкой потягивая дешёвое вино в институтской столовой. За столом сидели инспектор Минтэнерго третьекурсник Лейнид и трое кармахирургов-дипломников — Тинкас, Ильвас и Римма. Наиболее заметным персонажем была, конечно, последняя — умопомрачительно рыжая дева-дива в сильно декольтированной алой кофточке. Даниль аж сглотнул — это было не декольте, но Декольте; оно заставляло вспомнить рисованных девочек из любимых мультиков Аннаэр. Второй, не менее впечатляющей, достопримечательностью Риммы был круглый солнечно-жёлтый значок, прицепленный к её сумке; на нём прямо и без обиняков заявлялось «I love Tyrannosaurus Rex!»
— Касьянов, — сообщил Даниль, глядя на того левым глазом, в то время как правый смотрел в стакан, — ты сатана!
Тинкас плотоядно ухмыльнулся.
— Прозит, — сказал он.
Ильвас хихикнул на свой обычный манер — мрачно, вращая глазами.
— Будем живы, — согласился он, отпивая. — Хоть недолго.
— Да ладно тебе, — промурлыкала Римма. — Что вы, мальчики, себя накручиваете, я не понимаю. Ну что может случиться? Ну, самого плохого? Два часа страха — и вы с дипломом…
— Ящер, — сказал Ильвас и втянул голову в плечи. — Сожрёт.
Даниль покосился на Тинкаса: добиваться внятного ответа от Васильева пришлось бы долго, Костя Касьянов казался более вменяемым.
— Мы узнали, кто у нас в комиссии сидеть будет, — сказал Константин, усмехаясь. — Вот… горе запиваем.
— А что? — недоумевал Даниль. — Ну, подумаешь, у меня тоже Ящер в комиссии сидел.
— Казимеж, — вздохнула Римма, загибая пальцы, — Гена. И Лаунхоффер — председатель.
Аспирант съёжился.
— Д-да… — в ужасе представил он эту картину, — не повезло вам, люди… А Вороны не будет? Точно не будет?
— Точно, — скорбно покачала головой Римма. — И ректора. То ещё испытание, конечно. Но чего парни так трясутся, я правда не понимаю…
«Зато я понимаю, — подумал Даниль, стараясь не слишком пристально пялиться в её декольте. — Там же Гена будет! А ты рыжая арийка с во-от такими… глазами. Фетиш, блин!»
Ильвас вздохнул.
Он был самым старшим в компании, старше Лейнида; история его знакомства с Лаунхоффером началась очень давно, ещё в ту пору, когда Ильваса звали Михаил Васильев, а орденского контактёрского имени он и не думал искать, потому что контактёром не был. На профессиональном жаргоне такие, как он, назывались «зазипованными». По уровню способностей Васильев мало уступал Сергиевскому, а может, и вовсе не уступал: Данилю никогда не приходило в голову это оценивать. Во всяком случае, тонкое зрение Данилю открыли уже в институте, а у Ильваса оно открылось само — в без малого пять лет. Сначала мать умилялась тому, какие необыкновенные фантазии у её ребёнка, потом стала сердиться, и в конце концов испугалась. Некомпетентный врач долго выбирал между галлюцинациями, неврозом и болезненной лживостью, и добился только того, что мать Ильваса запаниковала; придя домой, она раз и навсегда запретила сыну рассказывать ей или кому-либо ещё его «дурацкие выдумки». Миша был ребёнком послушным — сначала он действительно молчал, а после и сам поверил, что всё это ему только кажется из-за чрезмерно богатой фантазии. Тонкое зрение пластично, чувства тонкого тела поддаются волевому контролю куда легче физических, и в конце концов Васильев действительно перестал видеть. Он с отличием закончил школу, потом истфак МГУ, защитил диссертацию и пришёл в МГИТТ преподавать на кафедру общегуманитарных дисциплин.
Шла вторая неделя его работы здесь, когда Васильев поздоровался на лестнице с профессором Лаунхоффером.
Ящер мгновенно опознал «зазипованного» и мгновенно же понял, что врождённые способности у историка редкостные, что он вполне способен сделать карьеру в любой контактёрской профессии, и даже может, имея научный склад ума, заняться теорией. По понятной причине Эрик Юрьевич полагал биологию тонкого плана царицей наук, и решил, что потерять в лице историка потенциального коллегу будет невосполнимой утратой.
Чтобы снять блок, Лаунхофферу понадобилось три секунды. Сделал он это, несомненно, из лучших побуждений, но вот объяснять Ильвасу, что с ним произошло и как он теперь будет воспринимать мир, Ящеру было некогда — и он преспокойно ушёл по своим делам.
К концу первого семестра историк готов был лечь в Кащенко.
Разрешилась ситуация не сразу, конфликтов вокруг неё было много, в особенности между Ла-Ла (иного трудно было ожидать), но в конечном итоге Ильвас всё же пошёл на второе высшее — кармахирургию.
Был он человек симпатичный, но после пережитого — излишне нервный; порой Ильваса «клинило», и тогда он долго говорил об одном и том же, не в состоянии сменить тему. Сергиевского эта история мало трогала — приятелем Ильвасу он не был, причастным бедам и радостям института себя не чувствовал, да и учёным, по совести говоря, становиться не хотел, но иногда думал, что понимает Ларионова. Человека со способностями Ильваса должны были позвать в аспирантуру даже несмотря на то, что одну диссертацию он уже защитил, но расшатанная психика становилась тому действительно серьёзным препятствием. Даниль подозревал, что теперь ему даже лицензии на самостоятельную практику не дадут, выше ассистента хирурга Ильвасу не подняться. Ректор страшно злился на Ящера из-за этой истории.
Впрочем, студент из тридцатитрёхлетнего Ильваса был — загляденье. К примеру, историк знал наизусть все куплеты Бесконечной Баллады, что само по себе внушало уважение.
— А дальше? — как раз требовал Лейнид, радуясь как ребёнок, — дальше-то?
— Над ужасным институтом ветер робко шевелится, — прикрыв глаза, с каменным лицом читал Ильвас, — по безмолвным коридорам грядёт грозный Лаунхоффер, неуклонно приближаясь… Он идёт по галереям, он проходит по тоннелям. Где пройдёт, не оглянувшись — там цветы в горшках завянут, где посмотрит между делом — там в стаканах чай замёрзнет. Жутью веет в деканате — скоро, скоро всех отчислят!
— А дальше? Про Евстафьевну?
— Евстафьевна — зверь!
Тинкас ржал. Римма, сощурившись, как сытая кошка, аккуратно зевнула и скрестила руки под грудью.
— Ладно, — сказал Даниль, посмеиваясь. — Раз уж вы так трясётесь, я вам… знаете что? Я вам код дам.
— IDDQD? — с надеждой спросил Ильвас, который был всех старше и помнил древние времена.
— IDKFA! — уверенно сказал Лейнид, который тоже помнил. Широкову до выпуска было ещё далеко, но он намеревался подготовиться заранее.
Даниль засмеялся.
— Что-то я в последнее время слишком добрый стал, — сказал он. — Значит, так: проводите рекогносцировку. Важно узнать, где Лаунхоффер будет сидеть. Осторожно, чтоб ничего не заподозрил, кладёте на стол — не прямо перед ним, а с краю! — пачку бумаги. Смотрите, чтоб бумага была хорошая и годилась для рисования. И карандаш. Всё! Ящер не подаёт признаков жизни. Если повезёт.
— А если не повезёт? — опасливо спросил Ильвас.
Даниль поразмыслил.
— Ему неинтересно, что вы там понаписали, — сказал аспирант, — и слушать вас скучно. Он будет либо рисовать, либо спать. Но если он будет спать, то может проснуться в любой момент. И вот что я вам скажу: важно помнить, что ты в этом не виноват. Ты не виноват, что Ящер проснулся именно на твоём выступлении. У него просто сон кончился. И ещё: когда он просыпается, его на самом деле волнуют только два вопроса: «что я здесь делаю?» и «кто все эти люди?». Сказать он может что угодно, но вы ни в коем, ни в коем случае ему не возражайте! Ему нельзя возражать! Даже если он скажет, что вы профнепригодны, вас надо вывезти за сто первый километр и сгрузить в овощехранилище.