И вот внушаю, чтобы не скупились

И чтоб даянья братии дарились.

Но где ж хозяйка? Что ее не видно?»

«Да во дворе замешкалася, видно.

Сейчас придет». И точно, появилась

В дверях хозяйка и чуть-чуть смутилась.

«Святой отец, да где ж вы пропадали?

Полгода, как вы нас не навещали».

Хозяйку, толстощекую, что репка,

Монах галантный тут же обнял крепко,

Поцеловал и, обращаясь к ней,

Защебетал, как юркий воробей:

«Сударыня, когда бы мог, поверьте,

Не покидал бы вас до самой смерти.

И где бы ни была моя нога,

Повсюду я покорный ваш слуга.

Я обошел по всей округе храмы,

Но не видал нигде прелестней дамы».

Она в ответ: «Ну что вы, нет, не надо!

А гостем вас всегда я видеть рада».

«О, grand merci! Я рад услышать это.

Во мне душа любовию согрета.

Но если будет ваше позволенье,

Я Томасу благое наставленье

Хотел бы преподать. Ведь духовенство

Приходское и всякое священство

Лениво очень; на свой риск и страх

Я поступаю в божиих делах.

Вещаю я Петра и Павла слово,

Ищу повсюду я себе улова.

Но и Христу идет с того процент,

Пред ним оправдываю свой патент».

«Да, да, отец, вы мужа побраните

И к благодушию его склоните.

Уж, кажется, хожу за ним, ей-ей,

А он колюч, что рыжий муравей.

Ночей не сплю и телом согреваю,

Ногой его иль грудью прикрываю,

Но уж такой угрюмый, видно, норов

У муженька, что хрюкнет, словно боров, -

Таков на все единственный ответ,

И никакой другой утехи нет».

«Ах, Томас! Je vous dis [204]. Ах, Томас, Томас!

То беса козни – не господень промысл.

Гнев господом строжайше запрещен.

Гневливый будет адом укрощен».

Хозяйка гостю: «Отче, мне скажите,

Что за обедом кушать вы хотите?»

«Мадам, – он отвечал, – лишь ломтик хлеба

(Неприхотлив я в пище, видит небо),

Да каплуна печенку и пупок,

Да жареной баранины кусок.

Но всякое убийство мне претит,

И вы испортите мне аппетит,

Коль для меня каплун заколот будет,

Пускай меня за алчность не осудят -

Не яства высшая моя награда:

Евангелье – души моей услада.

А плоть моя иссушена постом,

Молитвою и ревностным трудом,

И не варит желудок истощенный,

Вы не сердитесь, если я, смущенный

Заботой вашей, это говорю,

Лишь вас таким доверием дарю».

«А знаете ли, сэр, какое горе

Нас посетило. Сын мой умер вскоре

После того, как были вы у нас».

Брат отвечал: «Лишь только он угас

(Тогда в своей я находился келье),

Я ощутил духовное веселье

И видел, как душа его неслась

Во славе в рай, и слышал трубный глас.

И два тогда со мною бывших брата

(За милостыней им без провожатых,

Как знак доверья, с некоторых пор

Ходить повсюду разрешил приор [205]) -

Так вот, брат ризник и больничный брат

(Всегда я наставлениям их рад)

То знаменье увидели со мною.

И слезы покатилися, не скрою.

Мы слышали не погребальный звон

И не души усопшей скорбный стон, -

Был слышен звук чарующей свирели,

И мы «Те Deum» [206] хором все запели,

А я вознес создателю хвалу

И Вельзевулу возгласил хулу.

И верьте мне, почтенный сэр и леди,

Молитвы наши крепче ярой меди,

И тайн господних видим больше мы,

Чем люди светские, будь дети тьмы

Хоть королями, хоть временщиками.

Мы истончили плоть свою постами

И воздержаньем; а они живут

В богатстве, в праздности, и вина пьют,

И яства ненасытно поглощают -

Зато и откровения не знают.

Соблазны мира – для монаха тлен.

Богач и Лазарь сей юдоли плен

Несли по-разному, и воздаянье

Им было разное. Пусть воздержанье

Хранит монах, посты пусть соблюдает,

Пусть кормит душу, тело ж изнуряет.

Не надо нам богатого жилища.

Лишь вретище, ночлег, немного пищи -

Вот что потребно нам в скитаньях наших,

И в этом сила всех молитв монашьих.

На высоте Синайской Моисей

Постился строго долгих сорок дней.

С пустым желудком, выбившись из сил,

Молился он, и бог ему вручил

Скрижаль закона; а Илья-пророк

На высоте Хоребской изнемог,

Постясь пред тем, как говорить с всевышним.

Арон-первосвященник в платье пышном

Входил во храм, но с животом пустым.

Пред этим сам он да и все, кто с ним,

Служили богу, ничего не пили,

Чтоб разум им напитки не темнили,

Под страхом смерти трезвость соблюдали,

С пустым желудком богу предстояли.

Тому, кто сей запрет нарушит, – горе!

Он примет смерть, пребудет он в позоре.

Об этом хватит. Но везде в Писанье

Найдем примеры мы для подражанья.

Блаженны нищенствующие братья,

Для нас Христос раскрыл свои объятья.

Дал целомудрие взамен жены.

Мы с бедностию им обручены

И с милосердьем, щедростью, смиреньем,

Слезами и сердечным умиленьем

И воздержанием. Скажу я вам,

Что внемлет бог предстательству, мольбам

Смиренной братьи, не молитве вашей

Пред трапезой, с которой гонят взашей

Монаха нищего. Так ты и знай,

Через обжорство был потерян рай.

Там человек невинным пребывал,

Но, плод вкусив, блаженство потерял.

Еще одно тебе, мой друг, открою, -

Хотя и нету текста под рукою,

Но я на глоссу [207] некую сошлюсь,

Что наш господь, сладчайший Иисус,

Имел в виду, конечно, нас, смиренных,

Сказав, что духом нищие блаженны.

Так и везде в Писании. Суди же,

Кто к духу, да и к букве много ближе -

Мы или те, кто блага наживает

И в пышности, как в луже, погрязает?

Тьфу на их пышность и на их разврат!

Пускай в геенне все они сгорят.

Они, как видно, с Йовиньяном схожи,

Как он, брюхасты, наглы, краснорожи,

Жирны, что кит, и тяжелы, что гуси,

И налиты вином так, что боюсь я,

Не лопнули б, как тонкая бутыль,

Которую расперла снеди гниль.

Не благолепны, друг мой, их моленья,

Как загнусят Давида песнопенья.

И не они всевышнего прославят,

Как изрыгнут: «Cor meum eructavit» [208].

Равно как в древности, так и сегодня

Кто, кроме нас, идет путем господним?

Ведь мы, вершители господня слова,

Не только слушать – исполнять готовы.

Наш голос сладок для господня слуха,

Он нам внимает, верь мне, в оба уха.

Как сокол, что взмывает в облака,

Так и молитва наша высока,

Доходчива до божия престола.

Ах, Томас, Томас! Нашего глагола

Столь велика пред богом благодать,

Что не могу тебе и рассказать.

Молитвой нашей только и живешь ты,

Хотя того не ценишь даже в грош ты.

И день и ночь возносим мы моленья,

Чтоб дал тебе всевышний исцеленье

И каждым членом вновь ты мог владеть».

«Свидетель бог, старался я радеть

За эти годы целой своре братьев.

Что им скормил, того не смог содрать я

Со всех клиентов, разорился в пух.

Но легче на волос не стал недуг.

А денежки прощай. Они уплыли».

«Все потому, что неразумно были

Обращены. К чему сменять так часто

Молельщиков? С одним водись, и баста.

Не исцелит цирюльник иль аптекарь,

К чему они, коль лечит лучший лекарь?

Тебя непостоянство, Томас, губит.

Ну кто тебя, как мы, жалеет, любит?

Тебе ль молитвы нашей недостало?

Нет, дело в том, что ты даешь нам мало:

«Даруй в обитель эту порося;

В обитель ту пошли, жена, гуся;