Я также сопровождал своего светлейшего господина, когда он отправлялся к королю, а навещал он его три раза в день. Утром, как только король просыпался, герцог заходил в его опочивальню и, став на колени у изголовья постели, сообщал, что величеству предстояло делать и говорить в этот день. Затем он уходил и возвращался сейчас же после королевского обеда, но уже не для деловых разговоров, а для того, чтобы развлечь его величество. Он рассказывал ему про забавные происшествия, которые приключились в Мадриде и о которых он был всегда осведомлен раньше других через лиц, оплачиваемых им специально для этой цели. Наконец, вечером он в третий раз виделся с королем, отдавал ему, по своему усмотрению, отчет в том, что сделал за день, и ради проформы просил распоряжений на завтра. Пока герцог находился у монарха, я околачивался в антикамере, где встречался с вельможами, которые, лебезя перед фаворитом, искали случая завязать со мной разговор и радовались, когда я снисходил до беседы с ними. Как было тут не возомнить себя влиятельной персоной? При дворе найдется немало людей, думающих о себе то же самое с гораздо меньшим основанием.

Одно обстоятельство послужило для меня особенным поводом к тщеславию. Король, которому герцог расхвалил слог своего секретаря, полюбопытствовал познакомиться с образчиком моего творчества. Министр приказал мне захватить каталонскую роспись, повел меня к монарху и велел прочесть вслух первое исправленное мною донесение. Сперва я смутился перед его величеством, но присутствие министра вскоре меня ободрило; я прочел свое произведение, которое король прослушал не без удовольствия. Государь даже изволил сказать, что он мною весьма доволен, и поручил первому министру позаботиться о моем благополучии. Гордость моя от этого отнюдь не уменьшилась, а разговор, который произошел у меня несколько дней спустя с графом Лемосом, окончательно вскружил мне голову честолюбивыми мечтами.

Я отправился к этому вельможе от имени его дяди и, застав его в апартаментах инфанта, вручил ему верительную грамоту, в которой герцог писал племяннику, что он может быть со мною вполне откровенен, так как я посвящен в его намерения и избран им в качестве их обоюдного посланца. Прочитав эпистолу, граф отвел меня в покой, где мы заперлись, и там этот молодой сеньор держал мне следующую речь:

— Раз вы пользуетесь доверием герцога Лермы, то я не сомневаюсь в том, что вы его заслуживаете, а потому и сам могу вполне на вас положиться. Знайте же, что дела обстоят как нельзя лучше. Инфант отличает меня среди прочих сеньоров, состоящих при его особе и старающихся снискать его благосклонность. Сегодня утром у меня был с ним конфиденциальный разговор, из которого я усмотрел, что принц, по-видимому, огорчен скупостью короля, препятствующей ему следовать великодушным велениям своего сердца и даже поддерживать образ жизни, подобающий его положению. На это я не преминул выразить его высочеству свое сочувствие и, воспользовавшись моментом, обещал принести завтра к утреннему приему тысячу пистолей в ожидании более крупных сумм, которыми обязался снабжать его впредь. Принц весьма обрадовался моему обещанию, и я уверен, что приобрету его расположение, если сдержу свое слово. Передайте, — добавил он, — моему дяде обо всех этих обстоятельствах и приходите сегодня вечером сообщить мне, каково его мнение.

Граф Лемос отпустил меня после этой речи, и я тотчас же отправился к герцогу Лерме, который, выслушав мое донесение, послал к Кальдерону за тысячью пистолями. Получив вечером эти деньги, я понес их к графу и по дороге рассуждал сам с собой:

«Да, да, теперь я понимаю, в чем заключается надежное средство, с помощью которого министр намерен добиться успеха. Он прав, черт подери! И судя по всем данным, эта расточительность его не разорит. Догадываюсь, из чьих сундуков он черпает эти полновесные червонцы; но, в сущности, разве несправедливо, чтобы отец содержал сына?»

Когда я расставался с графом Лемосом, он шепнул мне:

— До свидания, милейших наш наперсник! Должен еще вам сказать, что инфант не совсем равнодушен к прекрасному полу. Необходимо, чтоб при первой же нашей встрече мы побеседовали об этом: предвижу, что мне скоро придется прибегнуть к вашему содействию.

Возвращаясь к себе, я размышлял об этих далеко не двусмысленных словах, наполнивших радостью мое сердце.

— Ах, черт подери, — воскликнул я, — неужели мне суждено стать Меркурием наследника престола!

Я не вдавался в рассуждения о том, хорошо ли это или дурно; высокое положение августейшего сердцееда заглушило во мне нравственные принципы. Какая честь быть министром забав у принца крови!

«Полегче, сеньор Жиль Блас, — скажут мне, — ведь вам предстояло быть только вице-министром».

Готов с этим согласиться: но, по существу, обе должности одинаково почетны; разница только в барышах.

Ах, сколь я был бы счастлив, исполняя эти благородные поручения, с каждым днем входя все больше и больше в милость к первому министру и лаская себя самыми радужными надеждами, если б мог быть сыт одним только тщеславием! Прошло уже более двух месяцев, как я отказался от своей великолепной квартиры и снял крошечную меблированную комнату, из самых скромных. Это меня огорчало, но так как я уходил с раннего утра, а возвращался домой только чтоб переночевать, то терпеливо нес свой крест. Целый день я проводил на сцене, т. е. у герцога, разыгрывая роль важного сеньора. Но как только я попадал в свою конуру, сеньор испарялся, и его место заступал бедный Жиль Блас без гроша денег и, что еще хуже, без всякой возможности их раздобыть. Не говоря о том, что гордость мешала мне признаться в своей нужде, я к тому же не знал никого, кто мог бы мне помочь, кроме дона Наварро, знакомством с которым я так пренебрег с тех пор как попал ко двору, что не смел теперь к нему обратиться. Мне пришлось продать свои вещи одну за другой и оставить себе только самое необходимое. Я перестал ходить в трактир, так как у меня не было, чем заплатить за обед. Как же я поддерживал свое существование? Не скрою этого от вас. Каждое утро нам приносили в присутствие на завтрак крошечный хлебец и наперсток вина: вот и все, что давал нам министр. За весь день я питался только этим, а вечером по большей части ложился без ужина.