Посреди коридора, подбоченясь и понимающе покачивая головой, стоит розовая Света и переливается знакомым до боли шикарным шёлковым халатом. Единственной оставшейся Фисиной вещью!.. И где она его отрыла? Не оставляя места противоречивости чувств, она вдруг с места делает ту знаменитую танцевальную походку с мощным зазывным раскачиванием бёдер и стрелянием глаз по сторонам, конечно, нечётко, но так похоже, что я уже покатываюсь.

...да-а-а, вот он, тот розовый оленёнок, бодрой бесцеремонной иноходью скакнувший в заиндевелую пещеру моей души!.. Ну ничего себе гость. Эй, ты надолго, непосредственный малыш? Али заплутал просто?..

– ...а что за мальчик?.. Шестнадцать? – (Она уже сидит на полу, по мобильному – с подругой?) – Ты это брось, слышишь?! – исстрадалась вся, у них же это... в голове не мозги, а сп... сама понимаешь что... Ты же меня знаешь – я вообще с ровесниками никогда ничего – потому что только секс в голове, ой, так достаёт этот стояк... Мужчина средних лет! – вот мой идеал...

После секса мы впервые заснули голыми в обнимку, это ведь неудобно, а вот мы заснули. Точнее, сначала притухла она, а я долго ещё прислушивался к сопениям, охранял её сон.

А через час проснулся от сильнейшего возбуждения. Казалось, все ритмы ночи распирали мой бдящий корень, направляя его к этой шёлковой восхитительно разметавшейся цели. Боже, как красива она была в своём юном рассветном оцепенении! Но я... не мог её будить. Я осторожно вытянул руку из-под её головки, еле слышно коснулся несколько раз губами по пушку на спящих бёдрах...

И очень скоро остро кончил.

«Что это было? Как четырнадцатилетний мальчик», – с внутренней счастливой улыбкой думал я, засыпая обратно.

Наутро, немного привычно недоспав, я названивал клиентам из своего кабинетного угла, тихо-тихо, чтоб не разбудить её – меня по нескольку раз что-то переспрашивали, приходилось орать им шёпотом. А только завидев первые серьёзные потягушки, ринулся на кухню, где дожидался уже поднос со стандартным завтрачным набором – йогурт, тосты с сыром, кофе... Её заспанная ошарашенная улыбка была мне лучшей наградой за старания.

...как хорошо ей без косметики, скрывающей эту простую, милую суть лица!..

Как раз – уй, как кстати! – позвонили испанцы по поводу гильотины, и я довольно долго и артистично беседовал с ними, профессионально артикулируя гласные, скользя мягчайшим извилистым водопадом по фрикативным закруглённым согласным – играл в «носителя». Эффект это выступление возымело непосредственный – Светик, конечно, вся очаровалась и заслушалась, даже незаметно подошла сзади в трусиках и записала мои рулады на телефончиковый диктофон.

– Это так ты работаешь? – любопытно заглянула в тетради, скользнула по ценам на клипсы... – Ой, это что, в копейках?! – (Смеётся.) – Как прикольно, ты должен дороже продавать свои клипсы – не меньше рубля за штуку!.. Меньше рубля у нас сейчас ничего не стоит!.. – Я стал объяснять глупышу, что-де конкуренция и что борьба за десятые доли копейки... – Ой, Ромик, извини, а то забуду, – а что это такое ты всё время повторял – ну, «куэльо» – воротник, а вот...

– Cisne. Cuello de cisne. Лебединый, типа, воротничок-с.

– Ага! То есть ты ещё и с птичками занимаешься.

– Нет, Светик. Так называется машина... для гильотинирования овечек.

Она широко распахнула навстречу любопытные глаза:

– А что такое «гили-тинировать»?

– Это, Светик, значит – «обезглавливать». – И я зловеще почесал у неё за ушком, думая поднять настроение.

О, незамутнённо-непосредственное детское сознание! Частенько совсем-то не принимаешься ты мною в расчёт... Ну кто бы мог подумать, что вместо ожидаемого смешка она вдруг отстранится, а на лице отобразится отчуждённость, и тупая безысходность, и боль безропотных парнокопытных, ведомых на казнь!.. Моментально кольнуло сердце в ответ – всё это было в её глазах! Я улыбался ещё – по инерции, а она опустилась на постель и ткнулась в подушку. Через секунду рыдания содрогали уже мою квартирку, а я почти что всерьёз проклинал испанцев, и Альберта Никанорыча, и этот живодёрный бизнес. Прилёг рядом с ней, унять – такой уж мой хлеб, не моими бы воротничками, так чем другим – всё равно били овец и будут бить... (Бред какой, оправдываться ещё перед девчонкой!) Она утихла, и я впервые увидел её заплаканные глаза.

Они были... прекрасны.

Она легла щекой на мокрую подушку и прошептала:

– Бедный, бедный Ра-ман. Чем ты занимаешься...

Через час я проводил её на такси, а вернувшись за стол, чуть не схватился опять за сердце. Из моей рабочей тетради на меня смотрела кудрявая буква «Я» в виде печальной овечки и торжественно выстраивала под себя все остальные радужные слова – во весь разворот:

«Роман! Я всё равно тебя ЛЮБЛЮ!»

«Romik, mne bez tebia tak pusto i odinoko. Kak ya zhila ran’she?!!»

«Khochu uvidet’ kotika! Kogda budet Ksion?»

«Spokoinoi nochi, liubimiy! Podari mne bol’shuyu igrushku, napishi ROMA, ya budu s ney spat’!»

Появился смысл жизни.

SMS настигали меня всюду, переворачивали всего своей незамысловатой искренностью – так, что я даже не мог толком что-то выдумывать и отвечать на них, а рвался сразу позвонить, живьём уловить её импульс – и уже своим чутьём и интонацией послать его обратно. Я думал обо всём об этом лишь то, что хотел думать, видел то, что хотел видеть. Задняя-то мысль, конечно, оттягивала вниз – Рома, Рома, всё слишком зелено, слишком быстро, просто и, стало быть, на поверхности... Но поверхность эта стала вдруг для меня столь ослепительной, что я, и так давно отвыкший спускаться глубоко, с зажмуренными глазами и открытым, бьющимся нараспашку сердцем безвольно улыбался, выставляя себя этому всепроникающему райскому Солнцу.

Теперь уже она искала моего присутствия, она была готова встретиться каждый вечер, она тактично намекала на это в наших бесчисленных созвонах, придавая мне блаженной уверенности и даже некоторого желания созорничать. Как-то вечером, отзанимавшись в спортзале с нарочно выключенным телефоном, я заехал часов уже в одиннадцать на мойку, где меня и застал её отчаявшийся звонок. Бог мой, каким дивным бальзамом легло на душу её недовольное воркование – «Какая такая мойка?.. – а что там ещё за девушек слышно?.. я тебе раз двадцать набирала!!... Ты что, сегодня уже не приедешь?!» – Ну извини, Светик, ну не могу я ложиться всё время в три часа – кто работать будет, чтоб мы с тобой вот так сидели каждый божий вечер в ресторанчике?!

На неделе мы встретились целых три раза. В понедельник же вечером я с красной розой примчался к ней на проспект Мира – поиграть в бильярд. Во вторник посетили паб «Би-Би-Кинг» – этот стиль (дерево, текс-мекс), оказывается, ей нравится куда больше всяких пафосных «Ванилей»; она попробовала (в первый раз в жизни!) текилы, ну а мне был полным откровением неожиданный концерт группы «Кроссроудз»: «Diamond Rain», золотые восьмидесятые... И наконец, в четверг засели в «Спортбаре» на Новом Арбате (как раз напротив большого экрана, по которому парадно бегали благородно приодетые лошадки с чемпионата Президента по выездке) – на просмотр только что готовых фотографий из «Гелиопарка». Их была целая кипа – четыре плёнки!.. Светик выражала сплошные восторги и отбирала почти всё, а я скептически, почти профессионально рассуждал, почему это из ста двадцати фотографий действительно получаются только четыре или пять...

Да, и за два вечера, конечно, в ущерб такому важному для меня сну, проглотил «Камеру обскуру» Набокова – кто-то мне присоветовал?.. Пропустил через встревоженную душу созвучную love story немецкого бюргера и его пятнадцатилетней губительницы. О, этот трагический, как и у «Лолиты», финал!.. Мы-то уж со Светиком не так ли закончим, господин Набоков? Деперсонификация, растворение взрослой личности в заскорузлом мирке нимфетки, нежить которую – высочайшее из блаженств?.. Потом – авария или там тюрьма?.. Понятно, что Вы, Владимир Владимирович, видите пагубность и непреложное зло в отношениях такого рода. Гениально выявляете Вы их деградирующие эффекты. Но я уж вам докажу, если суждено будет, что подобную историю можно закрыть и на ярко-позитивной ноте – всё не зависит разве от мужчины?..