– Что с тобой, Светик?

– Ничего.

Мы идём, взявшись за руки, по ночному пионерскому плацу к нашему корпусу. Полновесная сумасшедшая луна, под неё бы порассказать о предыдущих цивилизациях... Светик зевнула и улыбнулась. Вот ведь она, а вот я, сейчас я её раздену, оближу везде, как мечтал, забыв время, буду владеть сокровищем... Но чтой-то ощутилось-кольнуло сзади, какая-то неполнота и неизбывность вроде.

...о, ожиданье чуда, развенчанное в зените!

Водка из мини-бара даёт уверенности. Расширяет янь. Вновь задорен и молод. Загляну-ка украдкой в ванную. Сквозь пар (зачем горячая в такую жару?!) и неясность душевой кабинки знакомо играют заветные линии.

Спёрло дыхание. Всё как положено.

Скидываю к чёрту с себя одежды и ложусь на кровать. Люблю я эти предваряющие моменты, потрогать соски, покурить глубоко, поиграть внизу полнотою предвкушения. Прочь ханжество и лживую мораль – да, я млею от того, что ей пятнадцать! Я просто улетаю от её экстремальной юности, от этой хрупкости, от наивных грудок, от молочных косточек, от золотых волосков на длинном бедре. Ой, и не надо только обвинять меня в педофилии, чесать кулаки да прятать дочурок, слышите, вы, семейственные мужи! Прекрасно понимаете вы меня сокровенной своею частию и – потихоньку – завидуете. Так-то. И бедного дядю Гумберта мы тоже поймём, просто он знал, на что идёт, а я ещё не знаю (ха-ха), да Лолита его двенадцатилетняя – совсем ведь безголовая и мерзкая дурилка, разве можно сравнить с ней моего Светика, всю в проблесках души и интеллекта!!

Она выходит вся голая, гладкая, бесстыжая, с хулиганским прищуром, нарочно виляя узким тазом. Показ моделей из кожи бэмби. Чувствует же, как поднять мне давление, как, разом высушив горло, распереть щемящей свежестью мои изождавшиеся трубы.

Я уже совсем уверенно ласкаю её, я чувствую, что могу делать с ней всё, она примет сейчас с подобающим страстной женщине мурлыканием любую мою прихоть, ответит мне, многоопытному в её глазах, не хуже, чем кто-то до неё...

– Дай мой леденец, – она серьёзна, она старается, глаза закрыты...

(...как смачно это проделывала Фиса, всею блядской душой своею, поволочными открытыми огромными глазами высасывала меня всего наружу...

...что за мысли сейчас, – всё придёт, пока женский вход её мне безлик, но второй всего ведь раз, – сначала раскрыть её, приучить к себе...)

– Садись мне на язык. – Она послушно раскрыла бёдра, изогнулась, сморщила личико, приоткрыла ротик, пытаясь поймать те запредельные ощущения, которые – она знала – иногда делают женщин счастливыми...

...а торжествующий самец без стеснения упивался шёлковыми переливами, дрожащими в его губах!

И потом ещё долго, долго и глубоко, глаза в плывущие её глаза, личико в моём поту, как заметалась в судороге по подушке!..

– Рома... я... тебя... люблю. Я знаю, – сказала Света и заплакала. Навзрыд!..

Осторожно оставаясь на ней, глажу, глажу ей волосы, слизываю все слёзки.

Уже совсем светло.

Шепчу ей что-то в губы, а чувства мои реальные, скомканные, перепутанные и бесконечно далёкие от простых этих слов, парят где-то за спиною.

– Рома... я кончила... кажется. Первый раз в жизни!

Проспав какие-нибудь часа четыре, мы дружно и резво вскакиваем...

(Первая лучистая эмоция на заспанном детском лице: «Ну вот, Ромочка, мы и проснулись вместе!»)

...и без всяких там душей и завтраков шагаем в здешний бассейн, знаменитый на всю область своими горками. (Ну да, «Гелиопарк» – «солнечный» + «аквапарк»!) Я бодро несу лёгкую головную боль с не успевшим пока проснуться похмельем. (А мы его в воде утопим щас, а сверху ещё пивком, пивком.) Светик радуется утру (уже двенадцать, однако), скачет рядом вприпрыжку в купальных клетчатых шортиках.

В полутёмной раздевалке посмотреться в зеркало. Д-да, въедливые плавки отжимают жирок, но громада верха – грудные полукружья и дельты, оттенённые нависшим светом, явственно перевешивают: подобрать внутрь живот, выставить грудь – ну пр-росто супермачо, гроза школьниц. Надо же, органически сочетаю тяжёлую физкультурную жизнь с выпивонами и ночными счастливыми бдениями. То есть логически как бы её дополняю.

Фуф.

Душное предчувствие бассейна, похмельная испарина. Улыбаюсь себе сквозь неё, остро, озорно, по-юношески. Так я буду улыбаться сейчас Свете. Сейчас у нас вода, новый ажурный контекст, и я уж задам в нём тон.

– Ну где ты, Ромик, не хочу я туда без тебя! – Светик хнычет, прямо как на самом деле маленькая, бежит, бежит уже ко мне вниз по мокрой лестнице, чуть не шлёпнулась смешно... На ней красный обычный совсем купальник – как из «Детского мира», синячок на коленке, и вообще какая-то недоразвитость в членах. «Подросток! – как мог я в тебя втюриться?..» – чуть не с каким ли сожалением думаю я, с другой же стороны уже и подступает нежность как бы.

Подхватываю её на руки, несу королевну вверх по лестнице, легко так возношу её, и, конечно, никому не видно, что с каждым шагом деревенеют квадрицепсы и низ спины. (Дыхание-то моё лёгкое, я сдерживаю свою одышку!)

– Ромик, поставь меня, тебе же тяжело! – (Смотрите-ка, переживает...)

Ббу-духх!! – сладкая ноша летит раскорячкой в воду, всполашивая длинными брызгами чинно стелющихся по зелёной глади тёть. Тут же вскочила какая-то бабуля в спортивном костюме, замахала на меня – куда-куда без шапочки. Как же это! (Ну м-мы хулиганьё.) Проплываю под водой весь бассейн, скрываясь от мстительных потуг Светика, разом вымахиваю на бортик прямо перед бабулиным носом, грузный, блестящий, чуть не окатив её водою, – она даже пятится в недопонимании. Ну куда ж вы, тётя, штраф же с нас. И я уже, петляя мокрым шлейфом, сбегаю по другой лестнице, спрашиваю в баре два холодных пива... а коробочкой конфет затыкаю обалдевшей спасательнице рот – ишь, захотела на нас, красивых, шапочки напялить, может, ещё и справку тебе из вендиспансера?..

(Знаменитые горки – полный блеф: скатившись пару раз неспешно с четырёх метров, смеёмся уже над ними.)

Светик то липнет ко мне («Ро-о-о-омочка!..»), то выделывает разные фигуры («Ромик, смотри! А ты так можешь?.. а вот так?»), то вызывает меня наперегонки (без косметики, с мокрыми волосами – ну совсем же малыш!)... Я между делом беспрепятственно овладеваю её мокрым тельцем, жулькаю там по-всякому, переворачиваю неспешно над водою, буравлю её гладкими ножками бассейновую гладь, а то ка-ак закружу на сильных руках – вопли, брызги, счастье! Всё-то мы в обнимку, что-то шепчем друг другу в губы, никого вокруг не замечаем... а бабуля, оказывается, давно уж не стоит-не падает, пялится на инородный наш дуэт такой всклокоченной наседкой, вон ещё каких-то местных петухов кликнула подивиться... Видано ли – папа с дочкой обжимаются!! Лижутся!!!

Ух, какой же несказанный кайф – шокировать общественное мнение. А Светик улыбается, хмыкает и ещё сильнее обвивает мне шею. Ей настолько по-хулигански на всё на это наплевать, что она и не заметила бы никого, она – в своём «сейчас», в котором я да водные пируэты. Высоко подниму её ещё разок – боком, выставлю им всем напоследок блестящую попку, и мы с размаху, набрав побольше воздуха, уходим под воду.

Так, чуть не забыл, начинается же фотосессия! Любимый «Олимпус-3000» с длинным зумом уже в моих мокрых руках, я картинно припадаю на локоть, делаю выпады, слеплю флэшем. Это ничего, конечно, не получится – тупой вспышкин свет, и очень уж по-детски сидит купальник – зато она в ударе, она резвится, ласкает взглядом, хочет показать, что моя.

Пиво разливается в измождённом мозгу пышным слепым салютом. (Мы уже внизу в баре, мусолим по второму «Туборгу».)

ОНА...ой, их ст-только развелось сейчас, сутенёрш – крутятся возле богатых мужиков, знакомят с девчонками. У меня тоже случай был, так неприятно вспоминать... короче, я эту Лию, ну, которая Фису в Австрию отправила, ещё раньше знала через Маринку, мне тогда вообще только четырнадцать исполнилось...